Фурманов

Общий революционный поток захватывает Фурманова. Он непременный участник всех манифестаций и собраний.

Общество грамотности. Слет учащихся среднеучебных заведений. Митинг интеллигенции. Революционный комитет общественной безопасности. Речи. Речи. Речи…

«Уже ясно, — замечает Фурманов, — что дело освобождения встало на твердый грунт единения народа и войска. Момент по сочетанию обстоятельств — единственный в своем роде, повторяющийся один раз в тысячи лет».

Однако скоро приходит «похмелье».

Фурманов убеждается в том, что многие ораторы без конца повторяют друг друга, не идут дальше общих, трафаретных излияний. Враг всякой болтовни и фразерства, он не видит в речах ораторов практической, цельной программы действия.

«Много в них чувств и наружу прорвавшейся жажды борьбы, но еще больше беспомощности и неуменья все поставить на свое место: и слово и дело. Поэтому слушать ораторов тошно. У них общие, надоевшие места».

Недоволен Фурманов и своей первой лекцией. Она состоялась 11 марта. Продолжалась два с половиной часа. Он сумел унять волнение свое и возбужденность.

Говорил о революции, о великих ее задачах, о народе.

Слушали его хорошо, и он сам был увлечен своей речью. Однако в тот же вечер, придя домой и предаваясь обычному критическому самоанализу, с огорчением писал^- «Затронул много вопросов, с которыми сам знаком лишь поверхностно, с такой уверенностью их трактовал, что можно было подумать, будто их разбирает осведомленный, компетентный человек. Иногда, моментами, в голове была совершенная пустота, и я не знал, о чем говорить. Но здесь спасала начитанность. Находились красивые слова: они сами собой срывались с языка, и мне сдается даже, что эти именно места и оставляли наибольшее впечатление, как наименее трудные, как наиболее лирические…»

С горькой иронией отметил он:

«По окончании речи подошли ко мне две барышни и просили списать заключительные слова лирического тона…»

Нет, не эти барышни нужны были ему. Он искал путей к массам, к народу. Но не было у него еще ясной положительной программы. И не было рулевого, который определил бы его верный путь.

«Мы, интеллигенция, — признался он самому себе после лекции, — оказались совершенно неготовыми. В социальных вопросах приходится разбирать все с азбуки…»

А между тем в Иваново-Вознесенске такой рулевой уже был. Только Фурманов не мог еще найти к нему дороги.

События в городе развивались настолько быстро, что он не успевал опомниться и дать им должную оценку. На политическую арену во главе рабочих масс открыто вышли большевики, о которых Фурманов прежде почти ничего не знал. Не имел он ясного представления и об эсерах, анархистах и других партиях и группировках, старавшихся объявить себя защитниками народа, перекричать друг друга на многочисленных митингах.

Слушая разноголосую пропаганду политических лозунгов, он не знал, кому верить, кому отдать свое сердце, давно жаждавшее открытых действий, горячих дел.

Впоследствии (в 1921 году), рассказывая о своем сложном пути к большевизму, Фурманов резко и самокритично писал: «Истпарт выпустил свою первую книгу «Из эпохи «Звезды» и «Правды». Читаю я вчера и думаю: «…вот в 1911–1914 годах был революционный подъем. Издавались и набатом били эти две славные газеты, волновались рабочие — переживали великие дни… Я тогда был студентом. И ничего не знал — совершенно ничего: ни про газеты, ни про волнения, ни про партии. Студент, взрослый человек — а я и понятия не имел не только о каких-нибудь там ликвидаторах, отзовистах и т. д., но и о социал-демократах, слышал всего 2–3 раза — так только слово услышу, а значения не понимал. И даже не интересовался этим нисколько… Какой же я был олух, какой олух!.. Просто ужас вспомнить: кругом кипело море, вздымались волны, готовилась буря, а я ничего-ничего не видел… А как бы это совпало с моим потенциально-революционным состоянием! Я чувствовал в себе всю жизнь, с детских годов внутренний протест, недовольство гнетом, устремление к свободе, любовь к бедноте — были все задатки революционера. А вот на деле жил мещанином и обывателем. Как это горько! Пелена с глаз у меня спала только в дни революции, а до этого я был совершенным младенцем…»

Эту запись в дневнике Фурманов беспощадно озаглавил: «Из моего позорного прошлого…»

Суровая самокритика только подчеркивает требовательное отношение Фурманова к самому себе. И предельную искренность. Ни с другими, ни с самим собой он никогда не фальшивил.

«Пелена» с глаз Фурманова не спала окончательно и в первый революционный год. День за днем прощался он со многими иллюзиями.

Собранные в один том страницы дневника Фурманова 1917–1918 годов вышли в свет уже после смерти писателя. (При жизни он и не думал издавать их, они были, может быть, только предварительными заготовками к будущей большой автобиографической книге.) Думаю, что «Путь к большевизму» — одна из лучших книг Фурманова. Книга эта, трудноопределимая по жанру, имеет большое познавательное значение при изучении сложных психологических путей интеллигенции в те бурные первые годы революции.