Фуршет в эпицентре рая

Элис говорила искренне. Несмотря на это, у сидящих в зале возникало ощущение, что она через силу хочет убедить корреспондентов в своей правоте.

— Вы можете привести хоть одно доказательство своим словам? — спросил журналист.

Потрох-Петруша сделал жест рукой в направлении зала и что-то шепнул на ухо Артуру-Аурофобу. На сцену поднялся человек. Элис узнала полицейского, который задавал ей вопросы сразу же после теракта.

— Вы знакомы с этой женщиной? — обратился Артуру-Аурофоб к сержанту, показывая на Элис.

— Да, — ответил тот не задумываясь. — Я допрашивал её сразу же, после того, как террористы были обезврежены.

— Как Вы поняли, что она принадлежит к Штабу Сопротивления?

— Она назвалась своим запрещённым урождённым именем. Дальнейшее не требует доказательств.

— Спасибо, — Артуру-Аурофоб победоносно посмотрел в зал. — Пока свободны.

Сержант послушно вернулся на место. Из зала встал журналист, представившийся работником "Будни Братства".

— Скажите Элис, как вы относитесь к Главнокомыслящему?

Элис ответила без заминки, как будто ответ был заучен заранее:

— Когда мы готовили террористов боевиков для совершения террористических актов на территории стратегических государственных объектов, всегда мотивировали их, рассказами о сладкий жизни на небесах в окружении гурий-клонов. Так нас учили консультанты по диверсионной деятельности из Штаба Сопротивления. Некоторые смертники сомневались, — молодые здоровые парни не понимали чем будут ублажать свой небесный гарем гуклонок, если бомба разорвёт их собственные тела на части. Тогда Ной, вдохновитель штаба, нашёл необычный выход из положения. Он предложил боевикам заматывать гениталии стальной проволокой, сохраняя достоинство для мира иного. Дико, конечно, но на наше удивление это сработало.

— А какое это имеет отношение к моему вопросу? — спросил растерянный журналист.

Элис мечтательно улыбнулась.

— Стальные яйца даются человеку от рождения! У Главнокомыслящего они сделаны из стали. Проволока ему не требуется. Вот какое отношение.

Зал опять загудел, журналист одобрительно засмеялся и сел на кресло с чувством полного удовлетворения.

— Скажите, как Вы попали в Штаб Сопротивления?

Элис выдержала паузу.

— Меня завербовал в боевую организацию мой собственный отец.

По залу прокатились возгласы удивления и порицания. Крики "Позор!” журналистов Братства заглушали возмущённые "Не верю!” корреспондентов Нектарии и Северного Пасьянса.

Потрох-Петруша сделал жест рукой, призывая к спокойствию, затем обратился к Элис:

— Что Вы ещё хотели бы сообщить жителям Братства? Сейчас самая подходящая возможность.

Элис игриво посмотрела на сидящих в зале людей:

— Я бы хотела загадать несложную загадку думающему населению.

— Пожалуйста, — Потрох-Петруша деловито сложил руки и победоносно поднял голову.

Элис затейливо окинула взглядом сидящих в зале журналистов:

— Кто мне скажет, как называется самая высокая золотая гора Агонии, которой владеет всего один человек?

Зал молчал. Элис насладилась тишиной, потом торжественно заявила:

— Ной!

VIII

Профессор не видел дочь уже месяц. С тех пор, как её увезли в Терема, он потерял мотивацию не только работать, но и просто выходить из дома. От Элис не было никаких вестей, ни хороших, ни плохих, и именно это делало его существование невыносимым. Полное отсутствие информации вгоняло профессора в жесточайшую депрессию. Он сидел на девятом этаже своей крошечной квартиры и пытался не пропустить ни один новостной выпуск в надежде получить хоть какие-то сведения о дочери. Он не видел даже церемонию награждения, — мероприятие не демонстрировалось публично из за присутствия разведчиков и секретных сотрудников.

Снаружи послышались пьяные вопли, профессор растерянно подошёл к окну: толпы людей собирались около центрального слинфобака, полиция никак не реагировала на происходящее. Люди расталкивали друг друга локтями, сыпали проклятиями, хватались за голову и рвали на себе остатки волос. За месяц ничего подобного не происходило в геттополисе даже близко. Профессор выбежал на лестничную клетку и понёсся вниз как сумасшедший. Блеснула слабая надежда — услышать хоть что-то, что могло иметь отношение к дочери.

У стендов, в благородной ярости, заходилось буйное месиво грязных и возбуждённых людей. Праведная злоба искривляла и без того уродливые лица. Профессор понял что произошло событие державного масштаба. В нескольких метрах от него громко разговаривали две опустившиеся, сморщенные бабы.

— А говорила я, а? Я знала, я говорила, — орала одна.

— Вшивые интеллигенты! — брызгала слюной другая. — Прочухала ты их.

Заметив профессора они замолчали и шарахнулись от него как от огня, провожая ненавистными мутными взглядами. Профессор направился к слинфобачку. Все, кто знал учёного в лицо, отбегали и отворачивались от него, как от прокажённого. Беззубая старуха, молилась, глядя на слинфобачок, как на икону Дамского Угодника Николая. Увидев профессора, она перекрестила его, как ночной кошмар и в ужасе попятилась назад, словно искала спасение в разъярённой толпе людей.