Фурцева

Альберт Беляев, недавний моряк и секретарь Мурманского обкома комсомола. — Мы были полны надежд на лучшее будущее, на то, что партия очистится и отделит себя от сталинизма и его преступлений против собственного народа…»

Инструктор отдела культуры Юрий Борисович Кузьменко на внутреннем совещании предлагал отменить предварительную цензуру, пусть главный редактор литературно-художественного журнала сам решает, что ему печатать. Главных редакторов назначает секретариат ЦК, не справятся — их сменят. Но система не могла существовать без цензуры. Руководители Главлита твердили: «Каждое произведение литературы и искусства должно работать во славу партии и советской власти».

Формально Главлит подчинялся отделу пропаганды ЦК. Фактически руководители цензуры вели себя очень самостоятельно; они понимали, что система такова: за то, что они запретили совершенно безобидное произведение, их никогда не накажут, в худшем случае попросят отменить решение. А если они пропустят нечто недозволенное, то поплатятся своими креслами…

Работники отдела культуры ЦК пытались вступиться за художников и писателей, доказывали: нет никаких оснований мешать публикации по цензурным соображениям. Следовал прямой вопрос руководителей Главлита:

— Вы берете на себя ответственность?

Брать на себя ответственность никому не хотелось. В отделе культуры нашли выход: отправляли записку в секретариат ЦК с предложением передать вопрос о спорной публикации на усмотрение редколлегии. Цензура теряла право вмешиваться.

Иначе говоря, среди работников ЦК, к которым обращалась Фурцева, были самые разные люди. В том числе понимавшие и ценившие настоящее искусство, но, по определению поэтессы Риммы Казаковой, «и временем, и собственным пониманием времени засунутые в рамки тогдашней морали и тогдашних условий игры».

Впрочем, в отделе культуры были и другие люди, которых никак нельзя было назвать либералами. Совсем наоборот. Заместителем заведующего сделали Юрия Серафимовича Мелентьева, заведовать сектором поставили Юрия Яковлевича Барабаша. Но при Шауро они оба ушли из отдела культуры. Василий Филимонович побаивался крайностей и с удовольствием выдвинул обоих на самостоятельную работу. Мелентьев, кстати говоря, стал министром культуры России, Барабаш — первым заместителем министра культуры СССР. Причем поговаривали, что Юрий Барабаш приставлен к министру комиссаром.

Василий Шауро был чиновником до мозга костей. Больше всего боялся проколов в своем ведомстве. Требовал все держать под контролем. Устраивал сотрудникам выволочки и проработки, причем в жесткой и обидной форме. Даже опытный Шолохов не смог разобраться в Шауро, сказал его подчиненному по отделу культуры:

— Много мы с твоим шефом разговаривали, а смотришь ему в глаза и не поймешь — откровенно он говорит или осторожничает?

«Многие годы, — вспоминала Нами Микоян, жена одного из заместителей министра культуры, — приходилось видеть Зою Туманову и Василия Шауро, первого заместителя и заведующего отделом культуры ЦК КПСС. Изменились за пятнадцать-двадцать лет их черты характера. Постоянная напряженность, страх, боязнь промахов, осторожность и прочее вызвали изменение черт лица у обоих — у Тумановой они вытянулись вперед, у Шауро, наоборот, втянулись вглубь. Поразительно — ни у кого я не наблюдала такой трансформации облика, как у этих типичных представителей совковой чиновничьей касты. Кстати, многим из них казалось, что они выполняют очень важную функцию в государстве, а на самом деле это был как отдел КГБ — надзор, запрет, слежка за деятелями культуры».

Став в 1964 году руководителем партии, Леонид Ильич Брежнев поручил идеологию, культуру и науку спокойному по характеру и умеренному во взглядах Петру Ниловичу Демичеву, который курировал химизацию народного хозяйства, а до этого был первым секретарем Московского горкома. Силы и влияния Демичеву не хватало. Окружающие быстро заметили, что далеко не все обещания Петра Ниловича исполняются. Твардовский сказал ему в лицо:

— Я вам не верю. Вы говорите одно, а потом все получается по-другому.

В 1971 году Майя Плисецкая репетировала новый балет «Анна Каренина». Музыку написал ее муж Родион Щедрин. Руководство Большого театра и Министерство культуры были недовольны постановкой. Посмотрев первый прогон, велели прекратить репетиции.

Плисецкая и Щедрин обратились за помощью к Демичеву. «Демичев выслушал нас приветливо, — вспоминала Плисецкая. — Мы видим его в первый раз. Вблизи он проще, мягче, чем изображен на своих портретах в руках участников первомайских демонстраций.

Демичев говорит тихо, неторопливо, убаюкивающе. Все на „пиано“, все в одной интонации. Временами голос его так затихает, что разобрать речь нет никакой возможности. Мы напрягаемся, тянем шеи, угадывая временами смысл сказанного только по движению губ.

— Я разделяю ваше беспокойство. Даже если попытка воплощения балетной „Анны Карениной“ будет не очень удачной, министерству следовало бы поддержать вас за смелость. Надо довести дело до конца. Я распоряжусь».