Фуше

После того, как в Париже лидер Жиронды[14] Жак Пьер Бриссо предлагает отменить рабство во французских колониях, Фуше посылает протест Национальному собранию. Когда Бриссо в полемическом 1адоре рассуждает «об одном попе, называющем себя патриотом», он имеет в виду «брата» Жозефа^{65}. Нантские буржуа, получавшие немалые выгоды от работорговли, в восторге от позиции, занятой Фуше. Члены общества и избиратели в Национальный Конвент чувствуют в Фуше своего лидера^{66}. Перед ним открывается долгожданный путь в Париж. Одновременно крупное событие происходит в личной жизни Фуше. Забыв обещания, данные им Шарлотте (впрочем, давал ли он их на самом деле?), Жозеф зачастил в дом Ноэля Куако — известного нантского адвоката. Визиты закончились предложением «руки и сердца» 27-летней невзрачной мадемуазель Бон-Жан. Робкая, некрасивая и к тому же страстно полюбившая Фуше, девица Куако с радостью уступила настойчивому кавалеру. 16 сентября 1792 г. состоялось превращение мадемуазель Бон-Жан в госпожу Фуше. Но Фуше не был бы Фуше, если бы, связав себя «узами» с простодушной девицей Куако, не имел в виду еще одной цели: «Я женился… с намерением обучаться профессии адвоката, которая гораздо больше согласовывалась с моими личными склонностями и состоянием общества…», — так с замечательной и обескураживающей откровенностью об этом факте своей биографии рассказал в мемуарах сам Фуше^{67}.

За 2 недели до свадьбы Фуше был избран депутатом в Национальный Конвент вместе с еще 7 представителями департамента Нижняя Луара^{68}.

Свадебный контракт

Жозефа Фуше и Бон-Жан Куако

Ситуация в стране сложная. В апреле 1792 г. Австрия, а вслед за ней и Пруссия начали войну против революционной Франции. В стенах Конвента возникла и набирала силу борьба между жирондистами и якобинцами[15]. Однако отступать поздно. «Жребий брошен». 18 сентября 1792 года Фуше отправился в Париж. Как выразился Леон Каммахер: «Великая авантюра его жизни началась^{69}.

Очутившись в столице, Жозеф обосновался там основательно, сняв квартиру в доме № 315 на улице Сент-Оноре, одной из самых буржуазных улиц «Нового Вавилона». Дом находился в двух шагах от того места, где располагалась семинария, которую он окончил десятью годами раньше. Вместе с Жозефом была его верная Бон-Жан.

Что же представляла собой в то время революционная столица Франции? «В 1792 году, — вспоминал Шатобриан, — Париж выглядел совсем не так, как в 1789 и 1790 годах; то была уже не рождающаяся Революция, то был народ, упоенно рвущийся навстречу своей судьбе, невзирая на пропасти, не разбирая дороги. Толпа перестала быть шумной, любопытствующей, суетливой — она стала грозной. На улицах попадались только испуганные да свирепые лица; одни люди жались к домам, чтобы проскользнуть незамеченными, другие бродили в поисках добычи: встречные либо боязливо опускали глаза и отворачивались от вас, либо впивались в вас взглядом, пытаясь разгадать ваши секреты и прочесть ваши мысли… чувствовалось, что нарождается плебейская тирания… гораздо более страшная, чем дряхлый деспотизм древней королевской власти: ибо народ, ставший государем, вездесущ, и если он превращается в тирана, то вездесущ и этот тиран — всемирный Тиберий[16] со всемирной властью»^{70}.

«Активный» Фуше по приезде в Париж странным образом стушевался, его почти не видно и не слышно. Незаметный депутат от Нижней Луары, правда, назначается в финансовый комитет 10 октября 1792 г., а затем 13 октября — в комитет по народному образованию^{71}. С наступлением 1793 г. он становится членом еще одного комитета — морского и колоний, где его коллегами были Марат и Баррас. Время от времени его сухощавая фигура возникает на трибуне Конвента. От имени комитета по народному образованию он зачитывает доклады, не вызывающие никаких дискуссий и, по-видимому, никакого интереса у присутствующих в зале депутатов^{72}. Биографу Фуше почти невозможно обнаружить следы его участия в деятельности Конвента, по крайней мере, до 16 января 1793 г. Объясняется это, по всей вероятности, неподготовленностью Фуше к широкой политической деятельности и его боязнью «проштрафиться» перед своими избирателями. Не исключено, что в его стремлении держаться в тени была «повинна» и маловыразительная внешность Жозефа. Тощий, с преждевременно увядшим, пергаментным лицом и слабым голосом, Фуше и думать не смел о том, чтобы стать соперником речистых и импозантных коллег-депутатов.