Бродяга, одетый в невообразимое тряпье (позавчерашний по сравнению с ним выглядел лондонским денди), постучал, а когда дверь приоткрылась, гнусаво начал выпрашивать хоть корочку хлеба. Еще и ссылался при этом на своего приятеля, которого повстречал по пути в Блумтаун, и который подсказал ему, где живет милосердная пожилая леди.
Должно быть, это сработало, потому что дверь закрылась, но бродяга остался на прежнем месте: видимо, старушка пообещала вынести ему что-нибудь.
Слабый ветерок доносил до меня ядреный аромат керосина.
Оглядевшись, я заметил торчащий из переулка нос Пинкерсона. Конспирации ради он надел длинное пальто не по размеру и громадную шляпу, натянув ее на глаза, и выглядело это презабавно.
Вот снова приоткрылась дверь, мисс Тертли вынесла знакомую жестяную миску (подобрала, надо же!), над которой курился парок. «Бродяга», натянув рукава на ладони, бережно взял у нее горячую посудину, присел на крыльцо, поставил миску на колени и сгорбился над добычей. Вот он отправил в рот одну ложку, другую… С моего места не было толком видно, как Ламберт проворачивает фокус с поеданием неаппетитного варева, и я решил, подойти ближе.
Старушка стояла на крыльце, ожидая, пока бродяга вернет миску… Кстати, вот на этом мы могли проколоться, обычно у них все-таки имеется своя посудина, особенно у опытных путешественников! Ну, будем считать, этот экземпляр не достаточно опытен…
И вдруг раздался грохот — это миска полетела на обледеневший камень мостовой, а «бродяга» рухнул с крыльца на тротуар, хватаясь за горло и издавая жуткие звуки. Изо рта у него пошла пена, тело свели судороги… Я с тревогой подумал, что Ламберт переигрывает, однако спектакль подействовал на мисс Тертли преотменно. Сперва она попятилась, явно желая вернуться в дом и захлопнуть за собою дверь, потом заголосила:
— Спасите! Помогите!
Людей на улице было не так уж мало, на крики оглядывались, но на помощь не спешили, но тут моя гвардия завопила на разные голоса:
— Убили! Человека убили!
— Где убили, как убили? — тут же заинтересовались прохожие. Даже из окон начали высовываться люди, не считаясь со стужей.
— Да что ж это делается… — плачущим голосом выговорила мисс Тертли, хватаясь за косяк.
«Бродяга» почти перестал подавать признаки жизни, только слабо подергивал конечностями.
Тут взгляд старушки упал на меня, и она мгновенно преобразилась, растерянность сменилась уверенностью, и с этой-то уверенностью в голосе она и закричала, указывая на меня:
— Это он! Он виноват!..
— Как же мистер может быть виноват, если он в двадцати шагах стоит? — тут же ввернул Фил, следовавший за мной по пятам.
— Все знают, что у него глаз дурной! Намедни точно так же… будто нарочно мимо шел и кошку мою уморил, — был ответ. — А теперь и до человека добрался! Ахти, что же это делается, люди добрые? Среди бела дня…
— Сдается мне, надо полицию позвать, — неуверенно предположил кто-то.
— Полиция уже здесь! — гордо заявил Пинкерсон, выступая на сцену. — Что тут происходит? Что за крик?
— Да вон… бродяга помер, кажись, — неуверенно произнес тот же мужчина. — Сидел-сидел, ел себе, потом захрипел да упал. Подавился, небось, от жадности-то.
— Да уж, старуха Тертли, поди, костей не пожалела, — ядовито вставила полная женщина в полосатой шали.
— Мистер полицейский, эта мисс Тертли вот этого мистера обвиняет, — на всю улицу заявила Оскар. — Все слышали, как она кричала — это он бродягу убил!
— Что, на расстоянии? — подобрался Пинкерсон. — Кто-нибудь слышал выстрел? Видел оружие? Мистер Кин, у вас при себе есть пистолет?
— Не было никаких выстрелов! — загомонили мои статисты. — Мистер шел себе и шел, когда бродяга свалился! А старуха вопить начала, что это он!.. И кошку тоже он!
— Кошка сдохла! — повторила мисс Тертли, а я не без садистского удовольствия заметил:
— Инспектор, возможно, бродяге еще можно помочь? Вы же наверняка умеете делать искусственное дыхание? Если он подавился, у него еще есть шанс! Ну же, скорее!
Пинкерсон, посуровев, сунул мне шляпу и пальто и устремился к «бродяге». Я, если честно, просто опасался, что Ламберт простудится насмерть, лежа на холодных камнях, пока мы тут препираемся.
Встав на колени, инспектор уложил бездвижного «бродягу» поудобнее, зажал ему нос и припал губами к его губам…
От звука сочной оплеухи с окрестных крыш взвились голуби и заорал младенец на руках у кого-то из небольшой толпы.
— Что вы себе позволяете! — неожиданно тоненьким голосом выговорил «бродяга», тут же закашлялся и добавил сипло: — Помереть нельзя, тут же мужики целоваться лезут! Развелось извращенцев, навезли этой заразы из всяких Парижей…
— Как это — помереть? — с интересом спросил я, подходя ближе.
Пинкерсон ожесточенно отплевывался. Я принюхался — пахло хорошим туалетным мылом. Должно быть, Ламберт сунул кусочек за щеку, чтобы пускать пену, слыхал я о таком трюке.