Футбол 1860 года

Сейчас Дзин ест через каждый час. Встав утром, она прежде всего съедает полный горшок вареных овощей, батата и вареного риса с ячменем. Потом до полудня ест гречневые или лапшовые пампушки; в полдень — обед, такой же, как завтрак; до ужина каждый час — гречневые или лапшовые пампушки; на ужин — снова горшок овощей, сушеная редька, жареные бобы, сладкий картофель и вареный рис с ячменем. Таков ее ежедневный рацион. Неимоверный аппетит привел к тому, что в течение трех лет вес ее утроился, и она продолжает полнеть.

Но жертвой этого оказался муж Дзин-сан. Обеспечить необходимое для ее желудка количество пищи — дело совсем не легкое. Одни только гречневые или лапшовые пампушки требуют огромных расходов. Правда, Дзин-сан сама немного зарабатывает шитьем, но для неутолимой потребности ее желудка это капля в море. Сельская управа, войдя в положение Дзин-сан и ее мужа, установила ежемесячное пособие, но и его не хватает.

Рассказ Дзин-сан.

Долго я стоять не могу — через пятнадцать минут устаю. Даже шить и то не могу, сколько нужно. Почти весь день сижу. В автобус влезть не могу, и поэтому, когда нужно поехать в больницу Красного Креста, приходится нанимать грузовик. Ночью сплю плохо. Часто вижу страшные сны.

Такаси растерялся, а муж Дзин сказал, что ему пришлось, чтобы добыть денег, сдать главный дом усадьбы учителю начальной школы, но он договорился с ним, что на время пребывания в деревне Такаси и его друзей тот переселится в школу, в комнату дежурного, и спросил, согласен ли на это Такаси. Выложить все это было для мужа Дзин самым трудным делом.

Дзин сидела в темном углу на полу, далеко от входа; на вид она не казалась подавленной свалившимся на нее несчастьем и лишь повторяла: «Позор, позор, как я разжирела». Если вы захотите привезти Дзин подарок, то лучше всего захватите большую коробку пампушек или чего-нибудь в этом роде!

Когда жена перед отъездом зашла к отцу и рассказала об этом, тот — удивительный человек, несмотря на преклонный возраст, сохранивший способность понять весь комизм и вместе с тем трагизм ситуации, — точно следуя словам Такаси, заказал в фирме и прислал нам полдюжины больших коробок с пампушками. Мы с женой отправились в дорогу только после того, как отослали багажом еду для «самой крупной женщины Японии».

Дорога, по которой мы шли, стиснутая с двух сторон лесом, разворачивалась перед нами в бесконечном однообразии. И поэтому моему единственному глазу, потерявшему способность воспринимать перспективу, казалось, что мы топчемся на месте.

— Небо как будто розовеет, но, может быть, это из-за моих покрасневших глаз? Впрочем, оттого, что глаза налиты кровью, вряд ли предметы будут казаться красными, правда, Мицу?

Я запрокинул голову. Деревья высятся черными исполинами, и создается иллюзия, что они теснят тебя с двух сторон, но узкая полоска серого неба розовеет — и это не иллюзия.

— Закат, вот и все. А кроме того, глаза у тебя уже не красные.

— Я ведь, Мицу, всю жизнь прожила в городе, и у меня не выработалась способность воспринимать этот цвет как цвет заката, — оправдывается жена. — Серый цвет, смешанный с красным, — так выглядит цветная фотография мозга, которую я видела в медицинском справочнике.

Жена все еще блуждает в кругу, ограниченном грустными воспоминаниями: от стриженой головки ребенка, ехавшего в автобусе, к головке нашего сына, а потом к поврежденному содержимому черепной коробки. Из ее глаз совсем исчезли признаки опьянения, и теперь, уже не налитые кровью, они превратились в две темно-серые впадины. Кожа на ее лице сплошь в мелких чешуйках, как листья кипариса. Когда все это вихрем пронеслось в моей голове, я ощутил во рту соленый вкус страха.

Как разъяренный зверь, взметая землю и сухие листья, на нас летит джип. Приближение джипа восстановило перспективу, и я освободился от чувства, будто топчусь на месте.

— Така приехал!

— А где же «ситроен»? — с сомнением спросил я, осаживая жену, в голосе которой неподдельная радость, хотя и сам в стремительно летящем джипе увидел проявление характера долгожданного головореза Така.

— Это Така, Мицу, — убеждала меня жена.

Джип в пяти метрах от нас, взметнув облако краснозема, ткнулся носом в заросли сухой травы у обочины, проскреб крылом по дереву и встал, а потом на той же скорости помчался назад и наконец, перестав метаться, остановился. Жена сразу же выскользнула из-под моих рук, которые я раскинул в стороны, чтобы защитить ее от мчавшегося на нас джипа, и они повисли плетьми. Я надеялся, что Такаси, который, свесившись с сиденья, высунул голову, не заметил этого.

— Привет, Нацу-тян[5], привет, Мицу, — беззаботно поздоровался с нами Такаси, похожий на пожарного в резиновом дождевике с капюшоном, свисающим на плечи.

— Спасибо, Така, — улыбнулась ему жена, к которой вернулось оживление, утраченное в автобусе. — Мост, говорят, разрушен?