Футбол оптом и в розницу

Рафалов Марк Михайлович

как оставшийся в несовершеннолетнем возрасте без попечения отца, необоснованно репрессированного по политическим мотивам, признан подвергшимся политической репрессии и реабилитирован.

Помощник Генерального прокурора

Российской Федерации

Старший советник юстиции Н.С. Василенко

Это решение Генеральной прокуратуры повлекло за собой увеличение моей месячной пенсии на... 92 рубля 66 копеек.

Вот, кажется, и все... Отец полностью и безоговорочно реабилитирован, посмертно восстановлен во всех правах. Хочется верить и надеяться, что больше никто и никогда не посмеет надругаться над памятью чистого и беззаветно преданного Родине человека, ставшего жертвой страшного времени. Увы, наш отец был не одинок... Миллионы людей разделили его горькую участь.

Желание написать воспоминание об отце возникло у меня давно, но реализовать его было далеко не просто. По многим причинам. Во-первых, в ряду сотен подвергшихся репрессиям крупных партийных и государственных деятелей, известных писателей, имя отца и его судьба не представляли особого интереса для читателей, а соответственно и для издателей. Во-вторых, я не располагал тогда необходимыми материалами и документами, позволявшими мне писать хорошо аргументированный очерк, не говоря уже о том, что мои литературные возможности не могли встать в один ряд со многими произведениями, затрагивавшими лагерную тематику. Ни «Детей Арбата» А. Рыбакова, ни «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына я, естественно, создать не мог.

В-третьих, в период хрущевской оттепели, да, к сожалению, и в наши дни, описания подробностей чудовищных и невиданных по своей массовости и жестокости политических репрессий не всеми людьми встречаются с пониманием и сочувствием. Ведь и по сей день на нашей многострадальной Руси живет еще много персонажей, не желающих знать и помнить о страшных годах, унесших жизни лучших сынов и дочерей России.

Вынужден еще раз просить читателей задуматься над всеми противоречивыми событиями, раздирающими нашу страну. Не мы ли все сами своим преступным благодушием и терпимостью поощряем разгул экстремизма и мракобесия в нашей России?

Разве можем мы полагаться на понимание марширующих по улицам наших городов фашистских молодчиков, прославляющих фюрера, так же как наивно рассчитывать на поддержку оболваненных старичков, выходящих на площади и проспекты с портретами нашего доморощенного тирана, равного которому не знала история человечества. Рядом с нами сегодня, в начале XXI века, находятся люди с ампутированной совестью, которые недрогнувшей рукой пишут в вышестоящие инстанции ходатайства с требованиями оправдать и реабилитировать уникального и неповторимого душегуба Лаврентия Берию!

Согласитесь, что в подобных условиях очень непросто отважиться писать о жертвах незаконных репрессий. Хотя дважды такие попытки мною предпринимались. В начале 1989 года по просьбе магаданского «Мемориала» я отправил им очерк об отце — объемом примерно 30—35 машинописных страниц. Лидия Владимировна Андреева, проживавшая тогда на Кольцевой улице, любезно известила меня, что очерк получен, одобрен и будет опубликован в готовящемся к печати мартирологе. Мы еще несколько раз обменивались письмами и... связь оборвалась.

Примерно через три года нечто подобное произошло в Москве. Некая Татьяна Ивановна, отрекомендовавшаяся секретарем очень пожилого человека, работающего над альманахом о жертвах политических репрессий, настойчиво просила меня передать ей мой очерк для включения в альманах. Я поддался уговорам. Мы встретились на станции метро «Александровский сад». Я передал дорогую для меня работу, после чего Татьяна Ивановна тоже исчезла. Когда я и моя сестра звонили ей, она очень недовольным тоном заявила, что рукопись в работе... Минуло десять лет...

Как-то я поведал о судьбе рукописей своему коллеге-журналисту. В заключение своего монолога сказал с горькой усмешкой, что рукописи ведь не горят. Собеседник улыбнулся и проронил: «Да, рукописи не горят, теперь их самым вульгарным способом воруют»...

Не смею в чем-либо укорять названных мною дам, но факт остается фактом.

Теперь, как принято в спорте, у меня осталась еще одна попытка — третья, и, я надеюсь, последняя. Состоялось мое восьмидесятилетие. Мне нет никакого резона приукрашивать свою биографию и повышать свой рейтинг. Все это уже ни к чему.

Я повидал много горя, прошагал сотни тяжких километров по дорогам Великой Отечественной, перенес множество лишений и тяжелых потерь, и, несмотря на все пережитое, я всегда оставался оптимистом. Но сегодня, наблюдая за всем происходящим, читая, слушая о многих событиях, сотрясающих нашу повседневность, я испытываю опасение. Не за себя — за свою страну.