Футбол

— Вы видите, стены голые, а на стены полагается вешать ковры, картины.

— Почему голые? — удивился Эльбрус. — Вон твоя фотография, а вон мамина. Увеличенные.

— Насчет фотографий ты прав, но окинем взором нашу обстановку… — Отец повел руками по сторонам. — Что вы видите?

— Мы видим стол, — ответил быстрый Эльбрус. — Две табуретки, стул, пенек мой любимый, этажерку и сундук.

— Вот именно, пенек! Сундук и две табуретки. Это все, что нажил ваш отец за десять лет безупречной службы.

— Папа, — сказал я, — но зачем нам ковер? Чтоб пыль из него вытряхивать? Вон соседка вчера целый день ковры трясла.

— Счастье не в коврах! — воскликнул Эльбрус, вспомнив такие красивые слова.

— Вот об этом вы и скажите нашей маме, — попросил нас отец.

— Будем жить на одном месте, не метаться по белу свету, будут и ковры. — Мама стояла у нас за спиной, в дверях. — Я о коврах, муженек, не мечтаю, проживем и на пеньках сидя, но довольно сражений. Слишком много жуликов на белом свете, а ты у меня один. Да и не помню такого случая, чтоб ты хоть кого-то из них одолел. Уезжать нам приходилось.

— Прости меня! — сказал отец. — Я не знаю, научусь ли отводить глаза в сторону, чтоб не замечать мерзостей, но я постараюсь.

— Папа! — не удержался я. — Ведь у нас же Советский Союз! Наша страна стоит за правду.

— Знаешь, сынок, пословицу: «В семье не без урода»? Проберется в директора прохвост и ворует у государства, ворует хитро, умно. Видел паука? Сам он — фу, букашка, а паутину на целый мир раскидывает.

— Правда, что Дон Кихот! — в сердцах рассмеялась мама.

— А у Смирнова, у сына его, коленки на штанах драные. Сам Смирнов вон какой начальник, — сказал я.

— Давай, мать, прекратим этот разговор! — вздохнул отец. — Пошли щи доедать. Держаться надо, ребята, своей линии. Биться за правду — дело ничуть не меньшее, чем с шашкой наголо скакать.

— Только победителю в награду здесь не ордена положены, а одни шишки, — вставила свое твердое слово мама.

— Ничего, — сказал я отцу, — ты знай: я тоже всю жизнь буду стоять за правду.

— И я! — поднял руку бывший первоклассник Эльбрус, младший мой брат.

2

В 10.00 я пришел на тренировку к дому Коныша. Все были уже в сборе.

— Ты последний, — сказал Сережка. — Тебе мячи тащить.

Я с радостью взвалил на плечи сетку с тремя мячами.

Мы пошли на аэродром — так называлось поле за городом, которое и вправду было аэродромом во время войны. Уходили с глаз долой, чтоб втайне от Мурановской улицы разучить коварные удары по мячу и хитрые финты.

Тренировка была у нас взаправдашней. Мы гнали мяч змейкой, между колышками. Били с лета. Пасовали мяч друг другу головами. И наконец вся команда била по воротам Коныша тремя мячами, а мне доставались только пропущенные и пробитые мимо. Я не горевал. Я ведь тоже бил по мячу из-за ворот.

И Коныш сжалился надо мной.

— Теперь потренируйте его, — сказал он, усаживаясь на землю.

Это значило, что подавалы у меня не будет: за пропущенными и пробитыми мимо мячами бегать мне, но я был на все согласен. Лишь бы так тренироваться, как тренируются настоящие футболисты.

— Завтра все на «Химик», — объявил Коныш. — Приезжает московский «Спартак».

3

Я возвращался с тренировки вполне счастливый: у нас все было как в настоящей команде. Мне одного только недоставало — дружбы с Конышем.

Друг — это все счастье жизни, все ее беды — пополам. Беда пополам — вдвое меньше беды: на четырех плечах нести ее. Радость пополам — вдвое больше радости: за себя хорошо и за друга хорошо. Да только вот переезжали мы часто, не успевал я найти друга.

Замирая сердцем, я шел рядом с Конышем и выжидал мгновения, чтобы сказать ему мой пароль. Так дошли до его дома. Коныш со всеми попрощался, и все стали расходиться, и я сделал вид, что ухожу, но сам тотчас кинулся назад и нагнал Сережку на лестнице — он жил на втором этаже.

— Ты что? — удивился Коныш.

— Скажи, — спросил я его, — только сразу, не задумываясь: ты смог бы — как Зоя, как Гайдар?

По лицу Сережки поплыла его улыбочка, но вдруг замерла.

— А ты бы смог?

— Смог!

— Ну и я бы смог.

— А ты за какую дружбу между мальчишками и девчонками? Я за такую, как дружили Тимур и Женя.

— И я за такую.

— Сережка! — возликовал я. — Значит, мы заодно. Давай дружить.

— Мы и так дружим.

— Нет, давай дружить по-настоящему. Чтоб совершать большие дела. Давай организуем тимуровский отряд.

— Давай. Придут завтра ребята на тренировку, вот и организуем.

Так равнодушно! О таком деле! Нет, это не мой друг, которого я жду от жизни. Но эту мысль я утаил от самого себя. Надеялся. Я всегда надеялся до последнего мгновения.

4

Чтоб не пропало все дело, я должен был стать командиром, я знал, за что хочу бороться, но хозяином всех трех футбольных мячей был Сережка.

— Нет, давайте проголосуем тайно! — настаивал я. Говорил, а в голосе булькали слезы: знал — дело мое пропащее.

Мы написали записки, и я на своей написал: «Ходунов», чтоб у Коныша поменьше было сторонников. Нас было восемь человек. Когда развернули записки — семеро проголосовало за Коныша. Сам он тоже голосовал за себя.