Народ завизжал, и между огромными металлическими опорами засновали эти самые машины – снегоходы, облаченные в мех и раскрашенные под огромных механических волков. Из пасти чудищ также вырывался огонь. Во всем этом хаосе машины ухитрялись не сталкиваться и вместе с тем двигаться на огромных скоростях чуть ли не вертикально вниз по склону, по искусственным снежным тропинкам. Свет слепил, и масштабы действа шокировали. Чудища скатились с горы и словно скрылись в камне горы, не доехав до толпы.
И снова взрывы ударили со стен замка. Вместе с небесным пожаром пришла музыка: печальные звуки улетали в пустоту беззвездного вечера. На плазмах показали симфонический оркестр, который размахивал смычками в одной из зал крепости. Все в черном – меланхоличные и тусклые. Словно восковые. Волк заметил, что из-под плотных штор кое-где пробивался солнечный свет, то есть оркестр орудует в записи. И никого там в замке нет. Он почувствовал страх – неизъяснимый, как от чего-то ползущего по спине. Может, холод пробирал, ведь еще ранняя весна, да и речка рядом – от нее дует. Но нутром он чувствовал, что не холод причина. Не холод…
Так ежится в кресле легкомысленный зритель, пришедший по зову рекламы на голливудский фильм. Ежится от ужаса, потому что видит на экране, как горстка оставшихся в живых после вселенской катастрофы разграбила музеи, вынесла шикарные костюмы минувших эпох и опустошила винные склады. Когда напитки закончатся, люди замерзнут в пестроте изощренных одежд, и степенный в своем падении снег накроет их нелепые тела. Из мерзлоты будут торчать скрюченные пальцы, алые ленточки с платьев дам пробьются сквозь мертвую белизну, но со временем снег и их погребет под собой. А музыка останется – до конца диска. А потом зазвучит с самого начала, поставленная кем-то из канувших в снежную бездну на режим многократного повтора. Но слушателей не будет. Ни единого! Во всем мироздании! Нет ничего страшнее музыки, которую никто не слышит.
Волку хотелось крикнуть. Крикнуть для того, чтобы доказать, что он есть, он существует, что история продолжается, и шоу на горе не более чем карнавал с дорогими спецэффектами. И может, он даже крикнул. Не так громко, как ему хотелось бы, но в любом случае никто ничего не услышал, потому что на стенах замка прогремели исполинские взрывы, озарившие восторгом надвигающегося чуда окрестности и облившие потоком искр склон. И из дыма и огня показалась
Плазмы показали ее крупно. Виден был каждый волосок, хотя от зрителей ее отделяли сотни метров. Маленький помост, на котором она стояла, точно плыл в воздухе, ничем не закрепленный. Плыл вниз, к земле. Она несколько раз провела по струнам, и звуки ее смычка заставили толпу плакать. Женщины рвали свои нарядные платья, а мужчины становились на колени, в исступлении сжимали эфесы шпаг, сабель и кинжалов.
Потом Волк многократно пытался восстановить лицо Фамы в тот момент. Восстановить по мелким черточкам составляющих, оживить в памяти цвет глаз, форму бровей, пластику губ, но не получалось ничего. Вообще ничего! Наверное, это потому, что красота не может быть препарирована. Тогда он стоял раздавленный и потерянный. И не ощущал желания обладать ею, ибо даже не представлял себе механизм этого процесса – процесса обладания. Он не хотел с нею целоваться и обнимать ее. Ему просто хотелось быть с нею. Рядом!
Сохатый завыл: «Фама – королева! Королева!» – и теребил себя руками. Маскарадная толпа стонала. Если бы Фама велела пойти войной на город, то ее бы послушались. Если бы она сказала разрушить Зальцбург, то к утру остались бы руины. Народ побежал бы выполнять любое приказание, потому что