Футуроцид. Продолженное настоящее

Настроения это никому не улучшило. Доктор Доггерт вызывал к себе в лабораторию строго по алфавиту, и многие, в том числе я, находились в нижней его половине. Наша судьба была еще не определена. На некоторых, ожидающих своей очереди, больно было смотреть. У троих вообще подскочила температура, и доктор Трипс, наш наблюдающий врач, на всякий случай упрятал их в изолятор. У меня температура вроде не поднялась, но я тоже пребывал в тревожном смятении. Я знал, что по крайней мере за один пункт волноваться мне нечего: никакие, самые тщательные исследования не определят, что я – натурал. Не разработаны еще такие методики. И вообще, как с прискорбием сообщали наши учебники, научная диагностика гетероэротизма пока находилась в зачаточном состоянии. Одни клиницисты пытались свести ее к особым композициям нуклеотидов, другие – к редким и специфическим видам гормонального дисбаланса, третьи искали закономерности в психофизиологических показателях пациентов, четвертые предпочитали кинетику инструментального бихевиоризма, пятые уповали на «самопризнания» фигурантов в состояниях медикаментозного транса, и т. д. и т. п. Всех направлений, концепций и школ, грызущих эту проблему, было не перечесть. Но все они констатировали в итоге, что четких критериев для клинической дифференциации гендеров мы не имеем. Однако кто знает, что при секвенировании может выскочить. Обнаружится у меня пара летальных генов, пусть даже в рецессиве, латентных, но классифицируемых как наследственная угроза. И все, сливай воду.

В день сдачи материала на биопсию я был как сплошной оголенный нерв. Когда дозатор в виде пластмассовой варежки защелкнулся у меня на руке, я аж подскочил. Меня терзали сумрачные предчувствия. И я нисколько не удивился, что на другое утро меня прямо с уроков вновь вызвали в лабораторию, и доктор Доггерт сухо сказал, что по результатам моих анализов требуется кое-что уточнить. Я был не один такой во второй половине списка. Чугра вызвали на повторное обследование еще вчера, слюнявого Фетика – непосредственно перед ним, и он потом весь день бродил по коридорам школы, навзрыд рыдая: «Я не хочу!.. Не хочу!..». Ближе к вечеру, проходя мимо отсека, где располагалась учительская, я увидел, что Фетик плачет, уткнувшись лицом в грудь Сморчка, а Сморчок, тоже растерянный, то и дело поправляя панамку, гладит его по волосикам на розовом затылочном родничке.

Картинка мелькнула и затерялась среди других. Мне самому впору было рыдать. Я сейчас тоже, как Фетик, бродил по вымершим коридорам школы, искал угол, где можно было бы спрятаться, дать волю слезам. Спальный дортуар для этого не подходил. Там безвылазно пребывал Петка и при каждом моем появлении поднимал на меня жалобные, умоляющие глаза. Шантажировать меня ему теперь было нечем, и он походил на щенка, которого хозяин грубо отпихивает ногой. Мне было тошно от одного его вида.

Не знаю, чем бы все это закончилось, но на другой день (генетическое обследование доктора Доггерта было завершено, но зловещий, ярко-зеленый автобус, к счастью, еще не пришел) меня вызвал к себе отец Либби и без всяких предисловий, без какого-либо сочувствия, деловитым тоном сказал, что у меня есть шанс.

Несмотря на отстранение от должности, он по-прежнему занимал директорский кабинет – Сморчок почему-то не торопился туда въезжать – и усадив меня в кресло перед собой, налив чая с ложкой страшно дефицитного меда, объяснил, в чем этот шанс заключается. Мне следовало, как только автобус придет в Медцентр, сообщить заведующему исследовательским отделом, что я – натурал.