Футуроцид. Продолженное настоящее

– А что касается физической основы трансцензуальности, то она, скорее всего, представляет собой аналог так называемых «запутанных» элементарных частиц, которые «чувствуют» друг друга на расстоянии, поскольку являются единой квантовой системой. То же самое с нашими реципиентами. Каждый визионер – это единая личность, существующая одновременно и в настоящем, и в будущем, отсюда – трансцензуальный канал, своего рода инсайт, связь между ними.

Заткнулся Панародин, пытался, правда, еще что-то мычать, обиделся на «эзотерические экзерсисы», но всем было ясно, что – утонул. Расширенное финансирование «Аргуса» будет утверждено.

Все.

Сражение выиграно.

Звенит торжественной медью оркестр.

Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс!..

Так что ладно, пусть будет Гремлин. Ничего, Гремлин – это звучит. Гремлин – это сразу запоминается. Гремлин сожрет любого, кто попытается встать на его пути.

Он подмигивает самому себе. Наверху раздается шарканье ног, сладкий тенорок Панародина:

– Сюда, сюда, Сергей Александрович… Осторожнее, здесь ступенька…

Это из зала совещаний выводят Коркуса: восемьдесят два года, академик, цокает палкой по каменной облицовке лестницы. Кто еще может быть научным консультантом проекта?

Все, пора сматываться.

Шофер, увидев его, поспешно натягивает на лицо маску противно-голубоватого цвета.

– Да ладно, Толик, сними эту дрянь, ни от чего она не спасает, – весело говорит Гремлин, усаживаясь.

– Нам приказано.

– А я этого приказа не слышал. И вообще: они приказывают там, – он большим пальцем тычет себе за спину, – а я – здесь. Так что, дыши нормально. Не беспокойся, меня только что проверяли.

Машина мгновенно проскакивает по Суворовскому проспекту и, чиркнув по ободку площади, оказывается на Невском.

– Красота!.. – вздыхает Толик, оглаживая ладонями руль. – Город – пустой. Вчера возил одного вашего сотрудника на озеро Долгое, так долетели, не поверите, за двадцать минут… Эх, так бы – всегда!..

– Петербургу идет безлюдье, – рассеянно говорит Гремлин. – Он ведь и задумывался не для жизни, а как парадиз, витрина новой России, как государственная мечта. И застраивался, между прочим, не хаотично, как, например, та же Москва, а сразу – целыми архитектурными ансамблями. Петербург, старый Петербург я имею в виду, это тебе не тупички с переулочками, а пространство: площади, набережные, проспекты… Одним словом – державность…

– Ну а Коломна? – поворачивая на Загородный, интересуется Толик.

– Вот я и говорю: Коломна – это окраина. Туда, на Козье болото, была вытеснена обычная жизнь. С глаз подальше, во вторые – третьи дворы, чтобы ее вообще не было видно. В парадизе для обыденности места нет…

Гремлин вспоминает, видимо по ассоциации, как на одном из самых первых совещаний по «Аргусу», тогда еще и названия такого не было: проект только-только появился на свет, он, отвечая на ядовитую реплику Панародина, что почему-то все так называемые трансцензусы регистрируются исключительно в Петербурге, привел те же самые доводы. Санкт-Петербург по изначальному замыслу своему принадлежит не быту, а бытию, он ближе к небу, а не к земле, «умышленный город», как припечатал когда-то Федор Михайлович. И естественно, что «промоины времени» (так Гремлин тогда это определил) должны возникать именно здесь. Конечно, в других городах они тоже иногда появляются, но значительно реже и в менее четкой конфигурации. Заглянуть в будущее легче всего отсюда.

Разумеется, это была метафора, а не научное рассуждение, но какое-то чутье подсказало ему, что в данном случае, при данном составе участников совещания метафора окажется убедительнее, чем логически выверенные аргументы. Так и произошло. Чугунов, неделю назад назначенный куратором из Москвы, кивнул тогда в первый раз. Несомненно сообразил, что и президент, и многие в ближайшем его окружении – выходцы из Петербурга. Панародин лишь рот разинул.