GA 092 - Оккультные истины древних мифов и легенд

Освобождение от чувственной любви — вот что Рихард Вагнер инстинктивно включил в сюжет оперы «Парсифаль“. Мы также видим, что эта идея пронизывает все его творчество. Уже в «Летучем голландце» Вагнер интуитивно пришёл к этой проблеме: вечный скиталец по морям может быть освобождён от скитаний ценой жертвы со стороны юной девушки. Эта же идея лежит в основе «Тангейзера». Баталию певцов в Вартбурге Вагнер изображает как борьбу между певцом ветхой, чувственной любви Генрихом фон Фрейбергом и Вольфрамом фон Эшенбахом, который воплощает силу обновлённого, одухотворённого христианства. В легенде о баталии певцов в Вартбурге именно Генрих фон Фрейберг призывает на помощь мастера Клингзора из Венгрии. Но они оба повержены силой, исходящей от Вольфрама фон Эшенбаха. Теперь мы можем глубже понять Тристана, поскольку знаем, что речь идёт не об умерщвлении любви, а об очищении и просветлении живой любви.

От шопенгауэровского отрицания воли Рихард Вагнер приходит к преображению и очищению воли в высших сферах[24]. Такого рода очищение можно проследить даже в «Мейстерзингерах» — той музыкальной драме, где на первый взгляд оно не содержится. Очищение Ганса Закса от эгоистического искусительного воздействия, которое оказывает на него Ева, прочитывается, так сказать, между строк. Оно выражено не столько словами, сколько самой музыкой: слушая «Мейстерзингеров», вы ощущаете отзвук этого очищения.

Все это сведено воедино в «Парсифале» — опере, в которой Рихард Вагнер не упускал из виду в том числе и прадревний брахманический идеал. Симптомы упадка, наблюдаемые им в современной расе, он воспринимал с болью и страданием. И при помощи своего искусства хотел сотворить новый импульс к возрождению духовности. Искупление расы через обретение нового спиритуального содержания — вот идеал, к которому стремился Вагнер в своих музыкальных драмах. Эту же идею разделял и Ницше, пока был соратником Вагнера[25]. Не кто иной, как Ницше, писал о том, что в торжественных представлениях вагнеровских опер присутствовал обновлённый элемент мистериальных действий Древней Греции. Дионисиды[26] Эсхила и Софокла, уводящие нас к началу четвёртой подрасы, представляли собой нечто сохранившееся вплоть до начала культурного течения пятой подрасы. В святилищах мистериальных храмов Диониса осуществлялось искупление человека. В мистериях представал Дионис, воплотившийся в материи, — он праздновал в людской среде своё воскресение и своё вознесение. В храмах мистерий греческий посвящённый воспринимал нисходящего Бога. Однако в этих греческих мистериях господствовало трагическое настроение, когда говорилось о том, что в будущем Бог воскреснет, но только в сердцах людей. И в нордических сагах посвящённые — друиды — говорили о закате богов, за которым последует появление нового поколения. Таким образом, христианство предсказывалось в древних мистериях троттов и друидов. И Рихард Вагнер видел приближение того времени, когда должно исполниться предсказание о христианстве, которое вышло из четвёртой подрасы и продолжает развиваться в пятой подрасе, — тогда христианство наконец заговорит своим собственным исконным языком. И теперь предмет веры должен снова стать в том числе и объектом созерцания.

Рихард Вагнер, можно сказать, держал руку на пульсе земного развития; равным образом это относится и к Эдуарду Шюрэ[27], который, повинуясь тому же импульсу, реконструировал древнюю мистериальную драму элевсинских мистерий. Таким образом, в байрейтских представлениях мы наблюдаем слияние двух культурных течений — древних греческих мистерий и мистерий нового христианства. Итак, Рихард Вагнер и его окружение, а также Эдуард Шюре воспринимали такого рода искусство как робкую прелюдию к воссоединению того, что некогда было разделено. В прадревней элевсинской драме органично присутствовали религия, искусство и наука — какими они были ещё до своего разделения. Затем искусство (Эсхил, Софокл) обособилось, а религия и наука пошли своим путём. Но все три параллельных течения выросли из единого корня — из греческих мистерий. И величие этих трёх течений обусловливалось тем, что первоначально каждое из них пошло своим путём. Время требовало для человеческой души особой формы религиозного выражения, для его чувств требовалось художественное выражение, а для разума — научное. Этого нельзя было миновать, ибо только развивая на автономных путях каждую из этих способностей, приводя их к высшему расцвету, можно достигнуть совершенства. Но религия, когда она возведена на высоту христианского миросозерцания, уже готова вновь воссоединиться с искусством и наукой. Поэзия же, скульптура, живопись и музыка только тогда достигнут своих вершин, когда вновь соединятся с истинной религией. Наука, в новейшее время полностью раскрывшая свои возможности, обрела и дополнительные качества, необходимые для воссоединения этих трёх течений.