GA 275. Искусство в свете мудрости мистерий

Сопоставьте то, что я в эти дни говорил о музыкальном, как оно в своём высшем оформлении соответствует тому, что подступает к человеку в интуиции. Музыкальное относится ко всему развивающемуся, к становящемуся, к будущему, тогда как пластико–архитектоническое — к прошлому. Чудеснейшее пластическое произведение искусства, выступающее нам навстречу — это ребенок. То, что мы должны иметь как воспитателя, есть то музыкальное настроение, которое может присутствовать в нас как настроение будущего. Но почувствовать это, — почувствовать так, как только что было на это указано, — на педагогическом поле, значит внести некоторые особенные нюансы в своё противостояние как воспитателя по отношению к ребенку, ибо надлежит предъявлять к себе как к воспитателю высшие требования долга, проявлять самую высшую способность к пониманию даже по отношению к наиболее невоспитанным, непослушным детям, насколько только это может встретиться нам в нашем питомце. В этом настроении заложена действенная сила воспитания.

Если бы мир когда–либо увидел, как эта музыкальная гармония воспитателя связана с видом пластики питомца, которую должно давать педагогическое настроение, будучи проникнуто тем, что достигается благодаря любви воспитателя, педагогической любви, — тогда педагогика смогла бы глотнуть свежего воздуха, ибо тогда об этих вещах стали бы говорить, чувствовать и думать так, что на уроках учителя будущее учится любить прошлое. Тогда мы обнаружим, что чудесное кармическое равновесия может установиться между воспитателем и его воспитанником. Чудесное кармическое равновесие.

Если же воспитатель эгоистичен и стремится только к тому, чтобы сделать из питомца то, чем является он сам, то это — чисто люциферичекое воспитание. Люциферическим будет такое воспитание, если мы как можно больше хотим сделать воспитанника отголоском наших собственных воззрений и чувств, если мы радуемся только тогда, когда, говоря воспитаннику о чём–то сегодня, он как попугай повторяет или, подражая, делает то же самое завтра. Это чисто люциферическое воспитание. Ариманическое воспитание, несомненно, имеет место тогда, когда воспитанник под нашим воспитанием становится насколько возможно непослушным, грубым и принимает от нас так мало, насколько это возможно. Но между этими двумя крайностями, как и между нагрузкой и опорой имеется положение равновесия. Оно будет воздействовать посредством того музыкально–пластического элемента, который я описывал. Тут мы должны научиться различать намерения воспитателя относительно того, кем станет воспитанник. Если только мы настроены правильно, мы переживём самую большую радость, если мы старались донести до воспитанника нечто вполне определенное, и можем сказать себе: он не стал тем, кем ты хотел, но всё–таки он кем–то стал, хотя и не тем, к чему его готовили, но всё–таки он кем–то стал. Своеобразие состоит в том, что воспитатель может освободиться от своего «воспитательного эгоизма» только благодаря тому, если он преодолеет желание иметь в своём питомце копию того, что он рассматривает как хорошее и правильное, то, что он думает. Если мы как воспитатели невозмутимо, хладнокровно относимся к тому, что воспитанник может быть совершенно непохожим на нас, значит, мы достигли самого прекрасного.

Однако нельзя говорить: пожалуйста, дайте мне рецепт, как поступать, напишите мне пару правил, как воспитывать в таком–то случае. — Отличительный признак духовного мировоззрения состоит в том, что нельзя действовать по отдельным правилам; нет, надо действительно допустить к себе, принять в себя духовную науку, так, чтобы вникнуть в неё, так, чтобы импульсы чувства и воли обогатились. Тогда в отдельных случаях, перед которыми будет поставлен человек в связи с задачами жизни, он поступит правильно. Главное состоит в том, чтобы живо охватить её.

Могут спросить: какой метод воспитания можно считать правильным в смысле духовной науки? Самым лучшим методом духовнонаучного воспитания было бы то, чтобы как можно больше воспитателей с живостью углублялись в духовную науку и усваивали чувство, приходящие из духовной науки. Несомненно, это то, что не так удобно, чем просто перечитывать книжицу о духовнонаучном воспитании. Но, всё снова и снова, духовная наука будет вставать перед вопросом: какую точку зрения занимает духовная наука по отношению к тому или другому? Но духовная наука не имеет точки зрения, или, если угодно, имеет столь же много точек зрения, как и сама жизнь. Но духовная наука должна сама стать жизнью. Человек должен принимать саму духовную науку, оживлять её в себе, и тогда она сможет принести свои плоды в различных областях жизни. Тогда человек сможет подняться над тем, что высушивает жизнь настолько, что жизнь умертвляется, сможет подняться над однообразием, над, так сказать, монотонностью. Внешняя наука требует однообразия, духовная наука даёт многообразие, то разнообразие, которое является разнообразием самой жизни. Так духовная наука сможет преобразующим образом действовать в отношении к жизни в самых отдаленных её областях.