Габи

Он вошел с возгласом, что у него есть информация, что дорого стоит, а главное стоит спокойствия, Мадам Адель. Ее это заинтриговала, она, оказывая уважение ему, усаживая за столик в гостиной, заинтригованно, помнится, спросила, – Неужели, Вы хотите меня развести с моим мужем? Сент – Бёв держа кофейную чашку у рта, уже сделав несколько глотков, поперхнулся, неловко вытирая тыльной стороной губы, произнес, – Да! После такого мужьям не прощают. Адель вздохнув, подойдя к нему, вытерла своим шелковым носовым платком ему губы, с иронией сказала, – А, я уже научилась прощать – всё и всем. С любопытством глядя на него, произнесла, – Говорите, уже, милейший, не тяните кота за хвост! И так на душе кошки скребут острыми коготками, вот-вот порвется моя душа. Она стояла напротив него, словно ждала в очередной приговор своему браку. Сент-Бёв ерзая на стуле, выдавил, – Да, уж, прямо и не знаю с чего и начать. Правда, она – вещь неприятная! Он посмотрел на нее, предложил, – Вы, радость моя, присаживайтесь, а то мне право неудобно перед Вами. Она, скривив уголки губ, сказала, – Боюсь, что платье помну. Потом глянув на его озадаченность, добавила, – Ладно, только не томите, говорите, все, как есть! Сент – Бев хлопая своими рыбьими глазами, начал докладывать, и надо отметить, с большим удовольствием. На губах пыхтели пузырьки, глаза сияли. Он сказал, – Да! Я знаю, что нехорошо сплетни вносить в дом друзей, но, я просто, обязан Вам, Мадам, сказать, чтобы Вы не выглядели полной дурой. Адель была ошарашена, едва смогла выдавить, – Даже так? Сент – Бёв, как болванчик, закивал головой, переходя на шепот, произнес, – Он Вам изменяет с мужчиной. Адель вскочила, не веря своим ушам, недоверчиво спросила, – Что? Мой Виктор и мужчина!? У нас, что в Париже дефицит на девок? Не, уж– то дом толерантности, наконец-то закрыли? Она истерически рассмеялась в лицо рассказчика. Тот побледнел, лоб покрылся испариной. Он испуганно хлопал глазами. Адель смеялась, как – будто ей, только, что рассказали анекдот, выкрикнула, – Да не в жизнь не поверю! И попрошу Вас, больше к нам в дом не приходите, это, уже слишком смешно, сказала она, смеясь ему в глаза. Сент – Бёв встал со стула, попятился к выходу, не выдержав, уже у двери произнес, – Но, это правда! Он спит с Андре. Спросите у него сами. Адель рукой указала на дверь. Тот незамедлительно вышел. Она, не выдержав такой психологической нагрузки, упала в обморок. Сколько она пролежала она не знала, но ее нашла Забель и выходила, через несколько дней, она поняла, что вновь беременна от мужа.

…Адель сидела на кровати и бормотала, – Боже! За что? Он предал и не раз меня, а я ему всё прощала, прощаю и прощу. Она отвернулась, уткнулась лицом в подушку, разрыдалась.

ХХVIII. ВСТРЕЧА В ТАВЕРНЕ «Le PROCOPE». ПАРИЖ

Андре и Сент – Бёв шумно разговаривая по улочке, лишь иногда их отвлекали блеск и нищета Парижа. Улочки передавали дух того времени, были напичканы бедностью и богатством. Лица, лица, лица…

И на их фоне подавляя грандиозностью, масштабностью «величия эпох», шла роскошь, вперемешку с развалинами, в их подвалах и чердаках жил простой, убогий люд. Наверно, чтобы понять, надо остановиться и посмотреть на все это, далеко не на ходу. Такова их ментальность – решать все проблемы на ходу или в лучшем случае за чашечкой кофе в одной из близ лежащих таверн. Там решались, буквально все проблемы.

Андре и Сент-Бёв за разговором не заметили, как очутились у одной из таверн Le PROCOPE, на улочке de L Ancienne Comedi,13. Оттуда доносились бурные крикливые дебаты, смех и, как опиум, запах кофе и свежеиспеченных французских булок. Их словно сдунуло с улицы, они очутились среди завсегдатаев, что, уже с раннего утра находились там. В частности единомышленники из кружка «Сенакль». Такие, как Мюссе, Мериме. Они, как всегда, искрометно выносили «мусор из Версаля». Сидя за столом, смеялись, как дети, оттеняя политику подоплеками, не столь лестными изощрениями слова. Дюма, как всегда был на своем коньке, смеялся до упада, изображая в лицах действующую власть. Мюссе с сарказмом вставлял от себя реплику, но все, ж выдерживая этикет в общественном месте. Дюма был шумен, при этом, он с аппетитом уминал цыпленка в вине, запивая старым «Бургундским», отчего ему становилось, еще веселее. Его смех становился раскатистым, а словцо «сочным и лакомым». Это был его допинг, и он приходил в таверну, исключительно, чтобы зарядить себя позитивной энергией на весь день. Все со стороны сносили его шутки. Это был, никто-то, а сам Дюма! А ему все было можно, так как был уникальностью Парижа.