Габи

Габи стало обидно, она, прикусив губу, решительно отошла от окна, подошла к кровати, села возле сына, тихо стала шептать молитву «Отче наш», ограждая себя и малыша от нехорошей, злой жизни. Ее шепот напугал проснувшуюся Изабелл, что накрывшись с головой покрывалом, вслушивалась в слова, повторяя слово в слово за Габи. Изабелл, как – то, вдруг, коснулся тягостной волной, злой, сегодняшний день. Вновь вошел, выйдя из темени ночи, открываясь в своей наготе, пугая откровенностью, которую, сама Изабелл, старалась не замечать, живя, словно по инерции, без чувств.

…Мадам Розетт сидела перед зеркалом, всматриваясь в свое стареющее лицо, как она устала жить той, страшной жизнью, отбирая молодость у ее девушек, бросая тех в лапы жестокой действительности. Но, ведь и ее когда-то, кто-то, также бросил в этот океан зла, а в нем выживали – сильные…

Ей, тогда, молодой девушке с окраины Парижа, казалось, что она попала в рай, после долгих дней голода и мытарств, той безжалостной жизни на улице. Попав в дом терпимости, она была под защитой «красного фонаря». Адаптировавшись, приняв условия жизни, она заблистала в кругу куртизанок, была мила, сексапильна и даже весела.

Посмотрев в очередной раз в зеркало, она вздохнула, обводя пустым взглядом будуар, ей стало невмоготу, одиноко, а самое главное, стало до мурашек на дряхлеющей коже – страшно перед будущим, в котором она, себя видела, лишь, старой, потасканной Мадам Розетт. Она бросила взгляд на дверь, что вот – вот откроется в ее действительность, от которой она пряталась, кутаясь в свои мысли о лучшей жизни, ее взяла оторопь. Не дай Бог! В который раз она шептала вслух самой себе. Но, кажется, там, на небесах к ее отчаянию были безразличны, не спешили изменить жизнь в лучшую сторону, а наоборот тыкали лицом в очередной раз в грязь, являя ее смрад, падшей женщины. Она проглотила накатившуюся слезу, что явилась, как подтверждение, что в глубине, он где-то, как-то, все, же еще слабая женщина. Она взяла со столика трубку, в очередной раз заглянула себе в глаза, болезненно улыбнувшись своему отражению, закурила, размахивая рукой, пускала затяжные клубы дыма.

В комнату постучали. Она вздрогнула, но тут, же собравшись духом, строго произнесла, – Кто там, еще надоедает с утра? За дверью молчали. Она пошла, открывать дверь. В дверях стояла Габи с изнуренным видом, за ее спиной, сжавшись в клубок в завязанной шали, спал малыш. Она полушепотом произнесла, – Мадам! Я ухожу от вас, мне и моему сыну, здесь оставаться нельзя. Спасибо Вам за гостеприимство. Она сделала шаг назад. Мадам Розетт, остолбенев от столь наглой заявки, стать вольной птицей, онемела. Но, тут, же раскинув все за и против, удержала с силой за руку Габи, переходя на фальцет, произнесла, – Э-э, дорогая, здесь, я должна вмешаться в твою судьбу! Как, ты уходишь, куда, на улицу? Тебя с твоим малышом, вмиг приберет к рукам, король «черных ангелов», ты, что хочешь пропасть, а что я скажу Месье Гюго? Габи безразлично, сказала, – Он мне теперь не хозяин, и я не собака, чтоб быть привязанной к нему. Он предал меня и сына! Зло, сверкнув глазами в сторону Мадам Розетт, добавила, – Пошел он к черту! Как-нибудь проживем с сыном на улице, мне не привыкать. Она сделала шаг. Рука Мадам Розетт вцепилась в шаль, она стала вынимать спящего малыша, беря его к себе на руки, прошипев, – Катись! Только твой сын, будет жить здесь. Она кивнула в сторону своих апартаментов, про себя подумав, что на нем она, еще и заработает. Габи начала рыдать, накинувшись на Мадам Розетт с кулаками, в отчаянии кричать, – Отдай, мне, моего сына, тварь! Малыш начал громко плакать. Мадам обернувшись спиной, закрыла перед ней дверь. Габи присела на корточки перед закрытой дверью, горько зарыдала. Из-за двери сквозь крик малыша, послышалось, – Пошла к себе в комнату! Работа началась, отрабатывай кусок хлеба, за себя и малыша! Габи сидя на корточках, закатила вверх глаза, с болью произнесла, – Господи, за что?

В течение получаса Мадам Розетт стояла, застыв у окна, с малышом на руках, провожая взглядом одиноких прохожих, просчитывая все плюсы и минусы, пребывания в ее доме, бастрюка, Виктора Гюго и этой, «пигалицы», падшей девки. Малыш успокоившись, уже спал. Она посмотрела на него, успокоилась, быть – может, он и есть, тот подарок с небес, познать материнство, пусть, даже такой ценой.

Кареты одна за другой мелькали перед окном, но только, одна из них остановилась у парадной дома терпимости, такое название ей было ближе. Она столько терпела, проживая в нем, не находя, той толерантности. Сердце Мадам Розетт стучало, она ждала появления Виктора в ее доме, чтобы взять с него самую, что ни на есть, дорогую цену – ночь в его объятьях и россыпь над ее дряхлеющим телом, звонких, золотых монет.