Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

Гарсиа Маркес сказал Брасели, что многим его друзьям исполняется семьдесят лет, и для него это неожиданность. «Я никогда не спрашивал, сколько им лет». Какие чувства вызывает у него смерть? «Ярость». Пока ему не исполнилось шестьдесят, он никогда серьезно не думал о смерти. «Помнится, однажды ночью я читал какую-то книгу, и вдруг мне пришло в голову: черт, и со мной так будет, это неизбежно. У меня никогда не было времени на то, чтоб задуматься об этом. И вдруг — бах! — черт, никуда ж от этого не деться. Меня аж дрожь пробрала… Шестьдесят лет полнейшей безответственности. И я, чтобы решить эту проблему, стал убивать своих персонажей». Смерть, сказал он, — это как будто выключили свет. Или тебе сделали наркоз.

Совершенно очевидно, что Гарсиа Маркес пребывал в задумчивом расположении духа, размышлял над собственной жизнью, хотя эта тенденция уже начала проявляться, когда он расстался с Alternativa и стал вести еженедельную рубрику в газетах El Espectador и El Pa'is. Несмотря на то, что он уничтожил почти все письменные свидетельства своей частной жизни и даже профессиональной литературной деятельности, он все настойчивее размышлял о двух аспектах своей работы. Первый: как и когда, технические приемы и выбор времени. Маркес сознавал, что он виртуоз в своем деле и что не всякий способен рассказывать истории так, как это делает он или Хемингуэй. Поэтому появились его «мастерские» по созданию сценариев в Гаване и Мехико, а теперь еще и его журналистские «мастерские» в Мадриде и Картахене. И в тех и в других учили искусству создания рассказа: как отразить реальность в повествовании, как разложить повествование на составляющие, как рассказать историю так, чтобы каждая деталь логически приводила к другой, и как композиционно выстроить сюжет таким образом, чтобы книга или фильм до самого конца владели вниманием читателя или зрителя. Второе: что и почему. Из-за чувства «стыда и смущения» Гарсиа Маркес питал отвращение к проявлениям эмоций или самоанализу. Однако вот уже несколько лет его все больше интересовало, каким образом реальные события и впечатления подвергались переработке с учетом литературно-эстетических целей и трансформировались в художественные произведения на разных этапах его творчества. Отчасти это объясняется тем, что он хотел защитить свою версию описанных событий, чтобы никто другой не мог предложить свой вариант, не соответствующий его собственным интерпретациям. Тридцать лет он контролировал формирование собственного имиджа, а теперь хотел отстоять и свое видение истории.