Габриэль Элихио был дилетантом в своей профессии, никак не мог реализовать свои амбиции, и это было одной из причин отчуждения между ним и Габито, всегда смотревшего на отца глазами стороннего наблюдателя. Габриэль Элихио любил похвалиться своими достижениями на медицинском поприще, и почти все остальные дети принимали его хвастовство за чистую монету
[187]. Габито, больше повидавший на своем пока еще недолгом веку, относился к рассказам отца более скептически, чем его братья и сестры. Несомненно, Габриэль Элихио много читал и много знал, но при этом у него хватало наглости и смелости идти на поводу у своей интуиции, рискуя жизнями своих пациентов. В Барранкилье он получил лицензию на деятельность врача-гомеопата и, работая там аптекарем, параллельно ходил на занятия, рассчитывая на то, что Картахенский университет выдаст ему диплом полноценного врача. В итоге после продолжительных переговоров ему пожаловали звание «доктор естественных наук», хотя «доктором» он стал величать себя задолго до этого [188]. Вряд ли Габито когда-либо серьезно воспринимал звание, что отец присвоил себе; к тому же звание «полковник», несомненно, для него было предпочтительнее. Сам Габриэль Элихио часто хвастался, что его методика далека от традиционной. «Осматривая больного, я по его сердцебиению определял, что с ним не так. Слушал я очень внимательно. „Проблема с печенью, — сердце скажет мне. — Этот человек умрет на полуслове“. И я говорил его родственникам: „Этот человек умрет на полуслове“. И больной действительно умирал в тот момент, когда что-то говорил. Но после я утратил сноровку» [189].Teguas («tegua» — уничижительное слово, обозначающее нечто среднее между западным шарлатаном и индейским знахарем) пользовались репутацией развратников в Колумбии того времени, и это не удивительно. Бродячих «медиков» ничто не связывало с теми местами, через которые они проезжали; они имели беспрепятственный доступ к представительницам противоположного пола, и у них всегда было наготове объяснение любому своему нестандартному поступку. Некая женщина из соседнего селения наняла адвоката, обвинившего Габриэля Элихио в изнасиловании его клиентки во время действия анестезии. От столь серьезного обвинения, как изнасилование, Габриэлю Элихио удалось откреститься, хотя он признал, что действительно является отцом ребенка той женщины
[190]. Сексуальные отношения с пациенткой тоже считались уголовным преступлением, но он каким-то образом сумел защитить свое «доброе» имя, а ведь это был, пожалуй, самый опасный момент в его карьере, когда он мог потерять все. Позже еще одна женщина заявила, что ее дочь забеременела от доктора Гарсиа, а она сама не в состоянии позаботиться о ней. После неизбежно последовавших за этим ссор и взаимных упреков Луиса поступила так же, как когда-то ее мать в подобной ситуации, — признала отпрыска мужа своим собственным. Сам Гарсиа Маркес вспоминает: «Она была рассержена, но взяла детей в дом. Я своими ушами слышал, как она сказала: „Не хочу, чтоб наша кровь была разбрызгана по всему свету“» [191].Во время тех первых школьных каникул Габито пришлось не только привыкать к появлению Абелардо и Кармен Росы, а также к слухам о существовании еще одного единокровного брата. Его ждал очередной травмирующий опыт. Отец поручил ему отнести записку, как оказалось, в местный бордель «Ла Ора» («Час»). Женщина, открывшая ему дверь, смерила его взглядом и сказала: «Да, конечно, иди за мной». Она завела его в полутемную комнату, раздела и, как он сам выразился, впервые придав этот факт огласке, «изнасиловала» его. Позже он вспомнит: «Ничего более ужасного со мной еще не случалось. Я не понимал, что происходит, был абсолютно уверен, что умру»
[192]. В довершение ко всему проститутка еще и оскорбила его, грубо сказав Габито, что ему следует поучиться у своего младшего брата, который, очевидно, был завсегдатаем борделя. Габито вероятно, винил отца за это омерзительное, пугающее, унизительное происшествие. И скорее всего, без Габриэля Элихио здесь действительно не обошлось, ибо «посылать мальчика за конфеткой», как выражаются бразильцы, — это в Латинской Америке освященная веками традиция.