Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

— Зрительный образ. Другие писатели, я думаю, сочиняют книги на основе общей идеи, концепции. Я же всегда «отправляюсь в путь», оттолкнувшись от образа. «Сиеста во вторник», который я считаю моим лучшим рассказом, возник из образа женщины с девочкой, одетых в черное и под черным зонтом. Они шли под испепеляющим солнцем по совершенно пустынной улице селения. Когда я говорю: «Палая листва», то вижу старика, который за руку ведет своего внука на городские похороны. Отправная точка в романе «Полковнику никто не пишет» — образ человека, ожидающего баркас на рынке Барранкильи. Он ждал его с каким-то особенным беспокойством. Годы спустя я встретил в Париже человека, который ждал не то письмо, не то перевод с такой же тоскою, и я вспомнил того человека из Барранкильи и сел писать «Полковнику никто не пишет».

— И каков же образ, послуживший отправным пунктом для романа «Сто лет одиночества»?

— Старик, который ведет за руку мальчика, чтобы показать ему лед как одну из самых диковинных вещей на свете.

— То был твой дед, полковник Маркес?

— Да.

— А на самом деле это было?

— Не буквально, но навеян этот образ действительным событием. Я был еще совсем ребенком, когда в Аракатаке, где мы жили, дед сводил меня в цирк посмотреть на настоящего одногорбого верблюда. А потом я как-то сказал, что никогда не видел лед, и он повел меня в городок служащих банановой компании и попросил открыть холодильник с замороженными морскими окунями, а потом сунул туда мою руку. Отсюда и начался роман «Сто лет одиночества».

В апреле того же 1952 года Гарсия Маркес все свободное время посвящал переделыванию «Палой листвы» и переписыванию целых эпизодов в необъятной рукописи романа «Дом».

Он болезненно пережил сообщение о том, что роман Эдуардо Кабальеро Кальдерона, посланный в Буэнос-Айрес вместе с его «Палой листвой», был выпущен в свет издательством «Лосада».

Гарсия Маркес, полагая, что переделанную им рукопись романа можно будет снова отправить в «Лосаду», сдружился с ее представителем в Боготе, Хулио Сесарем Вильегасом, прекрасным собеседником и образованным человеком, перуанским политическим деятелем левого толка, который был вынужден покинуть свою страну, поскольку он подвергался преследованиям со стороны диктатуры генерала Одрия. Однако Вильегас неожиданно прервал отношения с издательством «Лосада», переехал жить в Барранкилью и открыл там свой книжный магазин. Теперь члены Группы Барранкильи стали собираться не только в магазине «Мундо», но и «У Вильегаса», где Гарсия Маркес читал все поступавшие в продажу новинки.

— Послушай, Габо, я тебя понимаю, но главный обижается. Ты мало пишешь для газеты. — Альфонсо протирал салфеткой свои очки и щурился. — Раньше ты давал до двадцати семи «жирафов» в месяц, а однажды даже двадцать девять, а теперь восемь-десять. Я тебя понимаю…

— Вот и хорошо, что понимаешь. Спасибо! А главный перебьется. Альфонсо, я должен довести «Палую листву» до кондиции. И потом, я все равно уже повторяюсь, гоню халтуру. Да и как писать, карахо, когда военная цензура душит.

— У тебя не сняли ни один материал. Ты что?

— А то, что меня вынуждают быть собственным цензором. Если бы я мог писать что хочу, чего душа просит… Не хочу я халтуру гнать, пойми, Альфонсо… И не хочу, чтобы читатель понял, что это халтура, и посчитал меня за дерьмо. — Габриель допил пиво. — У меня из головы не идет все, что я видел в Аракатаке.

— Ты свое взял. Стал хорошим журналистом, с именем. Теперь хочешь писать романы. Ну так давай! Я — за! А завтра, не забудь, приходи к семи в «Мундо». Там соберется человек двадцать из нашей Группы. Будем обсуждать последнюю вещь Колдуэлла…

— «Голоса травы»?

— Да. И новинку Хемингуэя, повесть-притчу «Старик и море». Потрясающая вещь. А закончим вечер в «Пещере». Я приглашаю.