Габриель Конрой

Утверждают, что когда донна Мария, через год после смерти мужа, уехала на месяц в Сан-Франциско и вернулась оттуда по-прежнему в одиночестве и, по всем данным, ни с кем не помолвленная, в церкви при миссии была прочитана по этому поводу благодарственная молитва. Дальнейшие намерения вдовы были тем более существенны для Сан-Антонио, что самое крупное из названных трех поместий, Ранчо Святой Троицы, принадлежало тоже представительнице легкомысленного пола, наследнице покойного губернатора (как считалось, его незаконной дочери от индианки). По счастью, опасность вдовства ей не грозила, ибо преданность религии и затворническая жизнь уберегли ее от вступления в брак. Нетрудно было усмотреть какую-то странную прихоть провидения в том, что будущность и судьба Сан-Антонио в такой мере зависели от мимолетного каприза женщины; об этом не раз судили да рядили в маленьком пуэбло, если только позволительно называть пересудами степенную беседу сеньоров и сеньор. Более набожные люди не сомневались, однако, что провидение охраняет Сан-Антонио от американос и конечной гибели; некоторые даже утверждали, что святой покровитель городка, славный своим искусством противостоять искушению, не остановится перед тем, чтобы личным вмешательством оградить беззащитную вдову от плотских и духовных соблазнов. Но и самые набожные и крепкие верой, когда они тихонько приоткрывали свою вуаль или манта15, чтобы неприметно взглянуть на входящую в храм донну Марию, разряженную в языческое платье и шляпку, изготовленные в Париже, розовеющую от невинного смущения и торжества, даже они с замиранием сердца и с немой мольбой вздымали взоры к исхудалому и сумрачному покровителю городка, который со стены над алтарем взирал на прелестную незнакомку, обуреваемый, как видно, страхом и сомнением, удастся ли ему самому устоять перед этим новым испытанием.

В той мере, в какой это дозволяла испанская учтивость, за донной Марией было установлено в городке некоторое негласное наблюдение. Люди, настроенные более консервативно, намекали, что даме, занимающей столь видное положение в обществе, вдове дона Сепульвида, надлежит иметь при себе дуэнью, хотя многие мужья, ссылаясь на собственный грустный опыт, свидетельствовали о несовершенстве этой меры защиты. Сама же прелестная вдова, когда ее духовник вполне серьезно затронул этот вопрос в беседе с нею, покачала головой и рассмеялась. «Муж в доме — вот самая верная дуэнья», — лукаво возразила она, на чем разговор и кончился.

Пожалуй, оно и к лучшему, что сплетники в Сан-Антонио ничего не знали о том, как близко надвинулась страшившая их гроза и под каким ударом находились интересы городка в день 3 июня 1854 года.

Утро выдалось ослепительно ясное, такое ясное, что казалось, будто острые вершины хребта Сан-Бруно за ночь перекочевали в долину Сан-Антонио, столь ясное, что можно было подумать, будто линия горизонта, ограничивающая океанский простор, отодвинулась вдаль и обнимает теперь не менее половины земного шара. Утро выдалось прохладное, крепкое, как гранит, и сверкающее, как слюда на солнце; оно дышало животной силой и настоятельно требовало от каждого физической активности Не находясь в движении, нельзя было ни ощутить его прелести, ни восхититься ею. Что ж удивительного в том, что донна Мария Сепульвида, возвращавшаяся в сопровождении вакеро после поездки к своему дворецкому и мажордому, вдруг бросила повод на шею гнедой кобылке Тите и помчалась неистовым галопом вниз по склону, прямо к белой прибрежной полосе, которая, изгибаясь, тянулась на целую лигу от самой стены, ограждавшей сад миссии, и вплоть до Соснового мыса. Кончо, престарелый вакеро, после тщетной попытки поспеть за огневой лошадкой и не менее огневой фантазией хозяйки, пожал плечами, перешел снова на рысь и вскоре затерялся между песчаными дюнами. Опьяненная скачкой и животворным воздухом, с выбившимися из-под бархатной шапочки каштановыми кудрями, выставляя всему миру напоказ хорошенькую ножку (а порою, смею утверждать, и стройную щиколотку) из-под развевающейся серой амазонки, обрызганной здесь и там хлопьями лошадиной пены, донна Мария достигла наконец Соснового мыса, крайней оконечности уходящего в море полуострова.