Габсбурги. Власть над миром

В апреле 1859 г. рухнул Австрийский национальный банк, отказавшись обеспечивать собственные банкноты. Франц Иосиф считал банк «большой государственной казной», брал из него сколько хотел и просто не понял, что происходит, когда несколькими месяцами раньше его представителям отказали в займе на лондонском финансовом рынке. Банкиры не собирались кредитовать не подотчетного никому монарха. Ансельм Ротшильд высказался без обиняков: «Нет конституции — нет денег». Министр финансов Франца Иосифа Карл Людвиг фон Брук развил эту мысль. Он писал, что абсолютистский эксперимент не оправдал ожиданий и не смог направить энергию Австрийской империи в нужное русло. Централизацию, по его мнению, следовало «придержать» и дать стране конституцию — «разумную и устойчивую», но не такую, чтобы она воскрешала отжившие обычаи прошлого[446].

Конечно же, Франц Иосиф сделал именно то, от чего его предостерегал Брук. Небрежно сообщив матери, что «у нас теперь появится кое-какой парламентаризм», он возродил старинное учреждение — рейхсрат, или имперский совет, наполнив его своими приятелями-аристократами в надежде, что это сойдет за парламент. Чтобы обман вышел убедительнее, Франц Иосиф снова созвал ландтаги. Они должны были направить в рейхсрат своих представителей — но лишь тех, кого одобрит император. В октябрьском дипломе 1860 г. (диплом — торжественный декрет, более важный, чем патент), Франц Иосиф объявил, что его бутафорская конституция «вечна и незыблема», но банкиры по-прежнему отказывали ему в кредитах. Сменивший фон Брука на посту министра финансов Игнац фон Пленер занял твердую позицию. Финансовая стабильность, объяснял он императору, может быть достигнута лишь там, где правительство не вмешивается в работу национального банка, а заимствование средств контролируют по-настоящему выборные органы власти[447].

Франц Иосиф уступил. Забыв про «вечную и незыблемую» конституцию из октябрьского диплома, он обнародовал так называемый февральский патент 1861 г. Формально он был пояснением к октябрьскому диплому, но на деле учреждал в Австрийской империи настоящий парламент, хотя и сохранивший старое название «рейхсрат». Совет состоял из двух палат: верхней, в которой заседали аристократы и представители церкви, и нижней, состоявшей из делегированных ландтагами депутатов, чье одобрение было необходимо для любого законопроекта. Новые правила, обнародованные тогда же, определили порядок выборов в ландтаги, распространив избирательное право на почти четверть взрослого мужского населения и введя сложную систему голосования, обеспечивающую преимущество немецкоязычному населению.

Февральский патент сохранил за императором значительный объем власти: среди прочего в его ведении остались армия и внешняя политика. Но главное — он лично формировал правительство и министры были ему подотчетны. На министерские посты Франц Иосиф неизменно ставил бюрократов, а не политиков. Имея опыт работы в административном аппарате, они с большей вероятностью оставались лояльными императору. Кроме того, профессионализм Франц Иосиф ставил выше политической позиции. Таким образом, бо́льшую часть важных политических решений по-прежнему принимала бюрократическая элита. В дополнение ко всему новые законы нередко принимались в форме административных декретов, которые вообще не проходили через парламентское рассмотрение. Бюрократический абсолютизм уступил место не демократическим институтам, а бюрократическому конституционализму[448].

У руля бюрократической машины остался человек, называвший сам себя «первым чиновником» своей империи. Он принимался за работу в пять утра: разбирал бумаги, вносил исправления в документы правительства, а зачастую и вовсе переписывал их наново. Эта деятельность прерывалась совещаниями с министрами и, дважды в неделю, аудиенциями, на которые имел право прийти любой подданный. Здесь очень пригождались его бюрократические навыки: особая картотека позволяла императору отслеживать всех просителей — обращался ли он ранее, а если да, то с какой просьбой и что было для него сделано. Весь день Франц Иосиф поддерживал себя виргинскими сигаретами и кофе, лишь к старости заменив их слабыми сигарами и чаем. Знания, которые он накопил о государственных делах, были необъятны, но хранились в его памяти безо всякой системы; зачастую в первую очередь ему вспоминались какие-то протокольные мелочи[449].