Гадкие лебеди кордебалета

Утром я заходила в Оперу, где не поленилась подняться в класс мадам Доминик, чтобы взглянуть на Мари. Та походила на одну из граций, хотя пачка у нее давно посерела. Мари высоко держала голову, плавно переносила руки из одной позиции в другую и выгибала спину настолько лучше остальных девочек, что мне стало стыдно за свои былые сомнения. Когда я представила, что она однажды выйдет на сцену, а позднее сможет подняться выше второй линии кордебалета, у меня в горле встал комок. На мгновение я пожалела, что была так резка со старым Плюком, а потом припомнила бесконечные ретире, которые я повторяла тысячу раз, лишь бы научиться приставлять пальцы одной ноги к другой, и сожаление мгновенно исчезло. Я перешла к классу мадам Теодор и чуть-чуть приоткрыла дверь. Шарлотту наказывали за то, что вместо шанжмана, простого прыжка, которого требовала мадам Теодор, она сделала прыжок посложнее, антраша. Надо бы снова объяснить Шарлотте, чтобы она слушала, что ей говорят, а не выделывалась. Что ее талант сверкает и без всяких украшений и незачем заменять шанжманы на антраша. Потом я отправилась к месье Леруа и договорилась о временной работе — всю следующую неделю я буду скользить по сцене со склоненной головой, изображая монашку в «Роберте-дьяволе».

После этого я пошла в театр Амбигю. Говорили, что какие-то господа ставят там пьесу о простых людях и хотят видеть на всех ролях, кроме главных, актеров из рабочего класса. Утверждалось, что это придаст представлению правдоподобия, но на самом деле они так расхваливали своих актеров из народа и говорили, будто ничего подобного публика еще не видала, что я ни секунды не сомневалась в том, что это просто трюк для привлечения внимания, а простые люди никого не интересуют. Так или иначе, один из моих передних зубов почернел, а юбки так протерлись, что я надевала две зараз, и я решила, что достаточно проста для этой работы.

Амбигю находится в получасе ходьбы от Оперы, к востоку. Сначала надо идти по рю Пуассонье, а потом по бульвару Сен-Мартин, но я решила сделать крюк в пару кварталов. Дойдя до кабачка, где мы пили кассис и красное вино с Эмилем, я открыла дверь и посмотрела в полумрак, ожидая, пока глаза привыкнут. Но, как обычно, ни на одной из скамеек я его не увидела.

Я вернулась на рю Пуассонье, внезапно остро ощутив резкий ветер и навалившуюся тяжесть прошедшего дня. В который раз я стала вспоминать тот давно минувший вечер. Как он сказал, что мои глаза похожи на шоколадные озера и что мы чудесно проводим время. Как он желал меня и как я его оттолкнула.

Когда я подошла к театру, то увидела здание в четыре этажа, с арочными окнами, двойными колоннами и скульптурами. Совсем не такое грандиозное, как Опера. Я бродила вокруг, не решаясь зайти внутрь, чтобы найти того, кто за все отвечает, и доказать, что подобной мне публика еще не видела. Тут рядом остановилась повозка. У пассажиров ее были ввалившиеся щеки, сальные волосы, черные дыры в улыбках. Наверняка это и есть актеры из народа, отобранные в предместье и привезенные в Амбигю. Я уже хотела поспешить, пока очередь не стала слишком длинной, но тут заметила волосы щеткой, низко спускающиеся на лоб, и черные глаза под тяжелыми бровями. Я чуть не окликнула его по имени, но Эмиль Абади уже перегнулся через борт повозки и посмотрел на меня.

— Антуанетта ван Гётем, — сказал он. — Я искал тебя по всему Парижу.

От неожиданности я срываюсь на обычную дерзость:

— Разумеется, заглянуть в Оперу ты не догадался.

— Не мог.

— Почему?

— Из-за тебя.

Я скрестила руки на груди.

— Я приходил три раза, — объяснил он. — Эта коза, которая охраняет служебный вход, не сказала, где ты живешь.

— Мадам Ганьон, — ровным голосом сказала я.

— Заплатил ей десять франков, и она сказала, что ты живешь на рю Сен-Северин, я два дня околачивался там, пока не понял, что она соврала. Когда я снова пришел, старая перечница подняла крик, с поста тут же прибежал сержант, и она стала ему жаловаться, что я пытался ее душить. Сержант пригрозил, что, если я снова покажусь рядом, меня ждут наручники и Ла-Рокетт.

— Я что, не стою пары дней в Ла-Рокетт?

Он прикурил и протянул самокрутку мне.

— Все еще не курю. — Я с трудом смогла скрыть разочарование. Видно, он-то не вспоминал каждую проведенную вместе секунду. — А ты что здесь делаешь, Эмиль Абади? Неужто в пьесе будет участвовать целая телега всякого сброда?

— Они говорят, что им нужно правдоподобие. — Он подбородком указал на трех господ в цилиндрах, которые склонились над какой-то книгой у самого входа в театр Амбигю. — Лучше уж работягу буду играть я, чем какой-нибудь актер с наманикюренными ногтями.

— Я тоже хотела получить роль.

Тогда он взял меня за руку, подвел к тем трем господам и пояснил:

— Тебе нужен вот этот, в перчатках. Только про Оперу не говори, им нужны любители.

Ни один из важных господ не поднял глаз от книги, так что Эмилю пришлось кашлянуть.

— Месье Мартин, — он склонил голову, — это Антуанетта ван Гётем. Она хочет получить роль в пьесе.

Пока другие двое оглядывали меня с головы до ног, месье Мартин сказал: