Гагарина, 23. Тени последнего лета

– Мужичьё! – фыркнула Ковалевская. – Вы вообще должны быть в кабинете физики.

– А я и там есть, и в кабинете химии тоже, а вот в классной комнате русского языка и литературы моего портрета нет, даже обидно. Я основу стилистики разработал, а Пушкин подхватил и развил. – веселился Ломоносов, – вот такой я, лапотник архангельский, разносторонний.

Переставший что-либо понимать, Сарайцев переводил ошалелый взгляд с одного портрета на другой.

– Все вы одинаковые – разносторонние и односторонние, – ведёте себя как свиньи да женщинам под юбки залезть норовите, – проворчала Ковалевская.

– Ну-у, началось! – Лобачевский закатил глаза. – Мон шер, вы образованная интеллигентная женщина, а рассуждаете как рыночная торговка.

– Не знаю, кто кому под юбки заглядывает, но Сарайцев ещё тот фрукт, – съехидничала школьная доска.

Учитель вздрогнул, услышав свою фамилию, обернулся.

– В ленинской комнате со старшей пионервожатой что делали, а? Под кумачовым знаменем – позор! А ещё член партии, – доска скривила страшный рот.

– Это было не то, что вы п-подумали, – попытался оправдаться Сарайцев.

– А что можно подумать о твоих шашнях с химичкой в её лаборатории? С замужней женщиной! Тоже, между прочим, членом партии.

– Много с кем у него было, так он теперь на девочек поглядывать стал, негодяй! – возмутилась Ковалевская.

– Моральный разложенец! – поддержала доска.

Сарайцев снова повернулся к портретам. Ковалевская ещё что-то выговаривала, истерично взвизгивая, но он уже не слушал – смотрел во все глаза, как по углам и потолку класса разрасталась паутина, да не обычная, серая, а густая, будто сотканная из толстых прядей чёрных волос, покрытых вековой пылью. Страшная сеть задрожала, затряслась, стулья у последних парт задвигались. Из-за них вылез и, перебирая суставчатыми лапами, важно пошёл по проходу паук величиной с овчарку. Мохнатое круглое тело венчала человеческая голова. Сарайцев вгляделся – длинный нос, колючий взгляд, острая бородка – это же Дзержинский! «А вдруг не галлюцинация?!» – от страшной мысли сердце забилось часто-часто.

– Самая что ни на есть реальность, – прочитав мысли жертвы, подтвердил паук-Дзержинский и подошёл вплотную.

– Идиот, ты думал, что тебе это только кажется? – возмутилась за спиной школьная доска.

– А теперь я тебя съем, – обыденным тоном сказал паук. Нижняя челюсть с острой бородкой опустилась до пола и с треском раздвоилась на зазубренные жвала.

Сарайцев силился вскрикнуть – и почувствовал, что голоса нет, попробовал сделать какое-нибудь движение – тело онемело. Он обречённо глядел в раскрывшуюся пасть.

– Не ешь его! – взвизгнула Софья Ковалевская. – Начнётся сейчас – кровь фонтаном, хруст костей, сдавленные стоны – не люблю я это, противно, фу-у. Просто выгони.

Паук будто ждал, чтобы его попросили – жвала втянулись, челюсть вернулась на место. Дзержинский с ненавистью посмотрел на замершего учителя и прошипел:

– Пошёл вон из моей школы!

– Вон! – забасила доска.

– Во-он! – закричали портреты.

Прозвенел звонок – закончилась перемена. Бывший учитель математики, почувствовав, как тело ожило, лихорадочно закивал (казалось, что кошмар длился вечность, а на самом деле прошло десять минут), подхватил валявшийся дипломат и словно угорелый бросился вон в распахнувшуюся дверь.

***

Тимур у входа в класс географии выглядывал молодого учителя, чтобы дать знак одноклассникам – пора мазать стул клеем. Из кабинета математики выскочил бледный взъерошенный Сарай и, будто за ним гнались, понёсся к выходу из школы. Тимур только успел подумать о злобности домового, как на горизонте появился тот, кому готовили «сюрприз». Против географа никто ничего не имел, но есть традиция и есть практикант, работающий в школе первый год после института, – улыбчивый, незлобивый – такой не будет поднимать шум, стерпит.

Географ, опаздывая на урок, шёл по пустому коридору быстрым шагом, почти бежал и не заметил, как из пола начал вылезать длинный крепкий гвоздь. Мгновение, и молодой человек уже лежал на затоптанном линолеуме. Поднялся, смутившись, улыбнулся наблюдающему за ним Тимуру, сделал два шага и согнулся под шумно упавшим стендом «Рисунки наших учеников». Пока отряхивался и приставлял стенд к стене, появилась секретарша и позвала к телефону.

– Я приду попозже. Сидите тихо, почитайте учебник на последних страницах, – географ, махнув рукой, убежал.

Стало понятно, что подлянка не удастся. Ясное дело – жертва не дошла до класса стараниями Феликса Эдмундовича.

Уроки закончились. Голосящая орава учеников вытекла со школьного двора, разделилась на ручейки, впиталась в улицы и переулки. Тимур и Ая медленно шли к выходу по пустому школьному коридору – рассматривали картинки в напечатанной на серой бумаге брошюре о летающих тарелках.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Тимур обернулся – в темноте коридорчика, ведущего в спортзал, мерцали зловещие глаза.

– Айка, я задержусь, если хочешь, иди домой.

– А что, что случилось? – Ая посмотрела по сторонам.

– Ну, мне надо…– Тимур кивнул в сторону спортзала.