Гагенпоппен. Сказки для подсознания

Александр Чащин Гагенпоппен. Сказки для подсознания

ГАГЕНПОППЕН. СКАЗКИ ДЛЯ ПОДСОЗНАНИЯ

Я, Иван Факов…

Весь в панических атаках,

Сам с собой увязший в драках,

Велкам посмотреть.

Втихаря загнавшись в угол,

Извиваюсь, словно угорь,

Четвертью мне треть.

Полупуст и полуполон,

От своих душевных стонов

Глохну не спеша.

От вегетодистонии

До сосудоастении

Прочь спешит душа

Улица Верности

Атаковать паническую атаку. Да, пожалуй, это и есть основной навык, освоенный мной за долгие предпоследние годы. Знаешь, если честно, то меня преследует навязчивый страх, внезапно меня не станет, и я не успею дописать-опубликовать всё мной когда-либо задуманное. А ведь где-то у родителей на антресолях до сих пор так и хранятся не расшифрованные магнитофонные кассеты с моими ранними песнями, которые так любят в виде флэшбэков кусками навещать мою память. Хотя, кто сейчас знает, что это такое – магнитофонные кассеты?

Я всё так же живу по Шопенгауэру и чищу себя под Ницше. Счастливо от того, что, как собака, предпочитаю ничего не знать о своей смерти, для чего намеренно не хожу по врачам. Не потому, что хочу заболеть и умереть, просто не хочу знать, исключаю даже малейшую возможность зримо ограничить свои дни. Хотя, да, как сказал один поэт: сердце тук-тук, и время тик-так. Ощущаю это по себе уже на чисто физиологическом уровне, во снах меня с настойчивой периодичностью посещают покойники и покойницы, с которыми я постоянно куда-то еду и даже не только, но под конец наши пути как-то расходятся. Пока что. А посему другого выхода, кроме как потихоньку поспешать у меня нет. Останов – это смерть. А слов о смерти не знает никто. Впрочем, как и паролей-явок от моих аккаунтов, где кипит мой перфекционизм, и от его пара я понимаю, что где-то уже и исписался. Пора меняться? Но, судя по популярности моих книг, теорию последнего идиота, которому не находится покупателя даже под закрытие книжной ярмарки, собой я оправдал давно и сполна.

Народная мудрость гласит, что человек обычно меняет себя по двум причинам: кто-то входит в его жизнь и кто-то выходит из неё. В общем, во всём виноваты дверь и сопутствующий её повороту на скрипящих от долгого неиспользования петлях сквозняк. Именно он, а не этот мифический кто-то, шаробобящийся туда-сюда несёт собою ветер перемен. Сквозняк – он же ведь что? Простуда! Особенно, когда человек постоянно сидит за закрытыми дверьми в своей жизни-оранжерее. Ну, и дверь конечно же. Дверь должна закрываться. Отгораживать от внешнего мира есть её главное функциональное предназначение.

«Двери закрываются. Следующая остановка – улица Верности». Из дребезжащего пятьдесят первого трамвая, шедшего в ночи от Финляндского вокзала до Пискарёвки в самом начале далёкого, одна тысяча девятьсот девяносто третьего внезапно зазвучало:

Мы потерялись во снах,

Мы утонули во мгле.

Мы растворились в домах,

Всё дело только в вине.

Мы пьём всю ночь напролёт,

Мы пьём отчасти весь день.

Здесь невозможен уход,

Мы здесь похожи на тень.

О, Питер, город тоски,

Нам находиться здесь в лом.

Нам от тебя не уйти

И не вернуться облом…

Мы заблудились во снах,

Мы потонули во мгле,

Мы затерялись в домах,

Мы топим боль лишь в вине.

О, Питер – город тоски,

О, город вечной тоски.

Странно, я думал, что уже навсегда забыл эту написанную той холодной зимой песню. Да вообще память – довольно странная штука! Панковская. Моргенмуффельная. Впрочем, кто из нас без греха? Кто без окон, без дверей, полна жопа огурцов?

Из нас двоих, ехавших в том «противнике», в живых остался только я один. Тогда мы проехали свою остановку и пешком дошли до Богословского. Зашли на могилу к Цою. Горшка тогда туда ещё не положили, хотя тогда мы ещё и не знали, кто такой Горшок. Да и сейчас я смутно это представляю. Летов ещё только начинал своё движение в национал-большевизм, а мы уже направлялись в сторону Москвы. По дороге уже не помню на чьей кухне, приютившей нас по дороге на вокзал, я впервые пел эту написанную в трамвае по дороге в Пискарёвку песню. Всё вокруг снисходительно улыбались, а ты подпевал. Даже несмотря на своё вечно хромающее чувство ритма. Больше я её почти и не исполнял… Потом плацкарт в одном вагоне с каким-то оркестром, выменянные на остатки взятой в дорогу палёной, как оказалось, водки сигареты…

– Сплю, простите, сударь, да и мне не мешайте!..

Убирайтесь, прошу Вас! Захлопните дверь!

Ладно, стойте пока, только кофе подайте…

Но в любовь я не верю… – На сегодня поверь!..

Первым атаковать паническую атаку. Купировать купаж. Присниться сонному параличу. И деградация начинает деградировать. Спи спокойно, старина! Путь свободен, впереди ни одного охранника. Твой рок-н-ролл в моих венах. Деградация деградировала, деградировала и выдеградировала.

Чёрный хлыщ