Гай Юлий Цезарь

Между тем я с каждым днём всё больше убеждался в том, что мы попали в сложную и, возможно, опасную ситуацию. Если небольшая группа моих солдат появлялась на улицах Александрии, её почти непременно атаковали банды горожан, выкрикивавших патриотические лозунги; как потом выяснилось, они состояли на оплате у Потина. Я сразу же направил приказ моему полководцу в Малой Азии Домицию Кальвину привести без всяких проволочек ещё два легиона в Александрию, но при этом понимал, что пройдёт немало времени, прежде чем я получу подкрепление. Я решил пока ничего такого не предпринимать, что могло бы ускорить взрыв. Когда юный царь вернулся в свой дворец, я обходился с ним чрезвычайно учтиво. Я посещал лекции по философии в александрийских школах, осматривал достопримечательности города и часто появлялся на публике. Куда ни кинь, а моя задача арбитра выглядела неразрешимой из-за невозможности присутствия Клеопатры в Александрии; и не было никого среди египтян, кому бы я мог доверять, а из полученной мною информации я знал, что командующий армией Ахилла направляется со своим войском из Пелусия в Александрию. Я уже успел заметить, что громадный комплекс царского дворца с примыкающими к нему строениями можно при необходимости превратить в отличную оборонительную твердыню и был готов действовать в любое время.

Как только я заявил о своём намерении защитить справедливость, вопрос о неизбежности сражения оказался предрешён. Потин, Ахилла, Теодот и прочие советники Птолемея никогда не расстанутся со своей властью без борьбы, и они считали, что в военном отношении они превосходят меня по всем параметрам. И несомненно, неожиданное появление Клеопатры вызвало у них сильнейшее желание расправиться сразу с нами обоими, пока у них ещё было достаточно сил для этого. Я оказался вовлечённым одновременно и в любовную связь, и в труднейшие военные операции. Должен признаться, если посмотреть на ту египетскую войну в её истинном свете, она покажется чем-то нелепым. После смерти Помпея я стал, пожалуй, бесспорно самым великим человеком в мире, и вот всего через несколько недель после моей победы под Фарсалом я сражаюсь за свою жизнь на улицах и причалах Александрии. А ещё я в свои-то пятьдесят лет да с моим любовным опытом влюбился до безумия в двадцатилетнюю девушку, влюбился до того, что готов был отдать за неё и свою жизнь, и свою честь.

И это ещё не всё. Первое, что я понял, это то, что пытаться моими скромными силами оккупировать Александрию помимо воли её населения опасно для меня. Но я привык рисковать и в тот раз считал для себя делом чести пойти на риск, чтобы эти александрийцы поняли, что Рим имеет свои, вполне законные интересы в Египте и что мы готовы отстаивать их до конца. Но я недооценил безумный фанатизм александрийцев и воинское мастерство их военачальников. Что касается Клеопатры, в силу сложившихся обстоятельств моя честь и безопасность тесно переплелись с её. Я конечно же был бесконечно очарован ею. Она женщина исключительной энергии и властности, умная, отважная и безжалостная. Этими своими качествами она напоминает мне Фульвию, вдову Клодия, ныне жену Антония. Но Клеопатра обладает ещё и змеиной грацией, и чарующей женственностью, чего нет у Фульвии. Из этих двух женщин даже Антоний предпочёл бы, несомненно, царицу Египта. Он и вправду, встретив её недавно в Риме (она ещё побудет здесь несколько дней, я думаю), с необычайным восторгом говорил мне о ней и с чувством зависти дивился тому, что я до сих пор властвую над Клеопатрой. Однако сам я прекрасно сознаю, что это моё влияние на неё держится в основном на моём положении властителя Рима. Если бы на моём месте оказался Антоний, она быстренько обратила бы свою любовь на него и тут уж (и это одно из самых очаровательных её свойств) убедила бы себя, что её новая любовь абсолютно искренна и бескорыстна. Связь с нею, скорее всего, обернулась бы бедой для Антония — он слишком легко поддаётся страстям и под их воздействием способен поступать вопреки здравому смыслу. Я не думаю, что Клеопатра совсем не испытывает никакой любви ко мне. Возможно, она любит меня настолько, насколько вообще способна любить кого-либо. Я доставлял ей массу удовольствий, и среди них немалую роль играло моё понимание её. Она позволяла себе быть откровенной со мной, потому что меня не шокировали и не удивляли ни её идеи, ни её планы, а быть иногда честной — это тоже оказывалось неким разнообразием. Клеопатра также гордится тем, что родила сына от меня и что я разрешил ей назвать его Цезарионом. Но женщинам, как известно, в этих вещах нельзя доверять полностью, и только время покажет, мой это сын или нет. Возможно, что так, но с той же вероятностью он может быть сыном Аполлодора, верного друга Клеопатры и, как я подозреваю, её тогдашнего любовника.