Гайджин

Само воспоминание о том, как Маноа появился у него в номере, заставил англичанина содрогнуться от отвращения. Гавайец обращался с людьми, как начинающий политик самого дурного толка. Его манеры были ужасны: похлопывание по спине, пожимание рук, необыкновенная улыбчивость. Ему ничего не стоило обнять совершенно незнакомого человека за плечи и справиться о его самочувствии. Другими словами, худшее, едва ли не гротескное копирование провинциальных американских политиканов. Маноа, как и они, готов на все, лишь бы заручиться поддержкой широких масс и найти союзников среди влиятельных людей. Потом он добрался и до Марвуда, грубо схватил его за локоть и сразу же стал шепотом рассказывать о том, как он разделался с Алекс Бендор три дня назад. Он говорил об этом, пыжась от гордости. Что и говорить, достойное деяние.

Когда они вышли на лоджию, Марвуду удалось сменить тему разговора. Он спрашивал детектива об отеле, в котором остановился, об уровне преступности в Гонолулу, задавал вопросы о ресторане, находившемся на крыше, наконец, о семейной жизни самого детектива. Все, что угодно, только бы не возвращаться к истории с убийством. В свою очередь, Маноа рассказал о местных достопримечательностях — о горе «Алмазная голова», о Перл-Харбор, а также о новом отеле, воздвигнутом усилиями де Джонга совместно с братьями Ла Серрас.

Детектив ткнул пальцем в восточном направлении:

— Горы Коолау. Там я и закопал миссис Бендор.

Марвуд закатил глаза:

— Господи, дружище. Неужели вы не можете позабыть об этом хотя бы на время? Пусть она покоится с миром.

— Как же, успокоилась бы она, если бы ей не помогли! Это была весьма крутая старуха, братец. Вот, взгляни. Это ее рук дело. — Маноа указал на припухлость, которая начиналась рядом со скулой. — Ударила меня, понимаешь, своими же собственными наручниками. Я после этого чувствовал себя, как оплеванный. Ты меня понимаешь?

— Конечно же, я вас прекрасно понимаю. — Марвуд одним глотком допил джин в своем стакане. Затем он повернулся и посмотрел на горы Коолау. — Я знал ее много лет. Очень много лет. Весьма сильная женщина. Она теперь там, высоко?

— Ага. Только найти ее — так никто не найдет. Пусть ищет хоть сто лет. Там есть один заброшенный храм древних гавайцев — неподалеку от старой сахарной плантации...

— Лучше бы вы избавили меня от деталей. Я бы предпочел ничего о них не знать.

— Есть много всего, о чем ты даже не подозреваешь, братец, — Маноа снова изобразил на лице улыбку Чеширского кота.

— Например?

— Например, гайджин намеревается съездить в Америку. Ты знаешь об этом?

Марвуд коснулся перил рукой, чтобы справиться с неожиданной слабостью в ногах:

— Чушь. У него нет ни единой причины туда ехать.

Гордость Маноа по поводу своей осведомленности переполняла сердце:

— А ты когда-нибудь слышал о женщине по имени Касуми?

Он рассказал Марвуду о японке, живущей ныне в Лос-Анджелесе и бывшей замужем за одним из старых приятелей гайджина еще со времен мировой войны. Этого человека зовут Артур Кьюби.

Марвуд почувствовал безмерное удивление:

— Так ты говоришь, что именно Алекс обнаружила местопребывание Касуми? Вот, поистине удивительная женщина.

— Все это в прошлом, братец. В прошлом. Теперь это уже часть истории. Я не говорил тебе, что собираюсь заняться политикой? Так вот, мне хотелось бы у тебя спросить, что ты предполагаешь предпринять по этому поводу?

Марвуд отошел от детектива. Итак, Алекс Бендор мертва, а вместе с ней умерла и частица самого Марвуда. Трудно думать об Алекс в прошедшем времени. Она была такой живой, такой энергичной. Одна из немногих женщин, которых Марвуд уважал. Ему не нравилось, что Маноа постоянно напоминает о ее смерти. Что же касается политических амбиций мистера Маноа — то его, пожалуйста, увольте. Марвуд ушел с лоджии, поскольку ни секундой более не мог терпеть общество этого кретина, этого почти первобытного дебила. Войдя в гостиную, Марвуд громко позвал Алана Брюса.

* * *

Саймон висел под лоджией. Он лежал в импровизированном гамаке, который изготовил на скорую руку, обвязав один конец веревки вокруг талии, а свободный конец и тот, который охватывал талию, но болтался свободно, подвязал к обоим сторонам балкона снизу. Кроме того, он сделал веревочную петлю, которая бы облегчила ему подъем вверх. Саймон очень страдал. Руки, ладони, плечи — все его тело буквально горело от боли: не очень-то удобно висеть на веревках на расстоянии девятнадцати этажей от земли. На лбу и на шее Саймона выступили вены. Его трясло от усилий, которые он прилагал, чтобы не выдать своего присутствия напряженным дыханием: на расстоянии нескольких дюймов от него стояли два человека и вели неспешную беседу.

Но Саймон их слышал. Каждое слово.