Гайджин

Но, как бы ни осуждал Маноа новый стиль жизни, привившийся на Гавайях, он бы и дня не смог прожить без родины. Здесь, на островах, среди стольких пришельцев, заполнивших остров за последние десятилетия, Маноа оставался «кейки айна» — сыном земли, чистокровным гавайцем, чем он немало гордился. Ему не очень-то нравилась мысль, что Гавайи стали частью другой страны. Но кого, в сущности, это заботило? Разве что небольшую группу молодых людей гавайского происхождения да сотню-другую полукровок, которые не хотели сидеть сложа руки и наблюдать, как иностранцы забирают себе лучшие земли и вытесняют аборигенов с лучших рабочих мест. Такие вот дела, братец. Оттого-то молодежь и начинала беситься и вести себя черти-как. Оли вымещали свою злость на туристах, белых да и вообще на всех, кто не был гавайской крови. В конце концов, а почему бы и нет?

Раймонд Маноа находился в самом расцвете сил, ему было немного за сорок, он отличался плотным телосложением, был круглолиц и темнокож, на его голове курчавились темные с легкой сединой волосы, а на губах играла приятная улыбка. За более чем двадцать лет беспорочной службы он получал в среднем по шесть благодарностей в год. За это время в него трижды стреляли и дважды ранили ножом. Маноа гордился своими шрамами и демонстрировал их, словно украшения. Его участком был аэропорт Гонолулу, где он работал вместе с сотрудниками таможни, местными подразделениями, которые занимались дезинфекцией прибывающих и отлетающих самолетов.

Маноа был непростым человеком. С одной стороны, он умел разговаривать с людьми вежливо и тактично, и в его речи можно было уловить нотки дружелюбия и сдержанности. Но в нем существовала также и темная сторона, о которой знали немногие. Эта часть его "я" была связана с глубоким прошлым и восходила к тем временам, когда островной народ был во власти предрассудков и всевозможных табу. Кроме того, в его характере запечатлелась ненависть предков к белым пришельцам. Подобную ненависть он считал правомерной и оправданной физиологически, хотя не признался бы в этом ни единому белому.

Его предки считались «кахунас» — жрецы и советники Камехамеха I, величайшего из гавайских королей, которые когда-либо управляли этой страной. Даже Маноа признавал, что завоевание им ряда островных государств и приведение собственно к образованию гавайского королевства сопровождалось безграничной жестокостью и кровопролитием. При его правлении племенные войны и щедрые жертвоприношения Богам унесли половину населения страны. Но зато именно Камехамеха создал сильное независимое государство. Белые называли его государство варварским, но так считали белые, а не Маноа. Его совершенно не интересовало, что они думают. Главное заключалось в том, что королевство Камехамеха принадлежало «детям земли» — местным уроженцам, а не белокожим бизнесменам или японским дельцам.

Мана всегда говорил Маноа, что делать и как поступить, и вот сейчас он поведал ему, что для гавайцев настала пора вернуть назад свою землю. Только «дети земли» знали и понимали, кто такой мана — некая великая сила, которой были наделены люди или вещи. Мана был частью древней религии полинезийцев, культового ритуала и священных старых обычаев. Чтобы обладать этой силой, как учили кахунас, человек должен убить своего врага и съесть его сердце, так как именно здесь сконцентрированы энергия и мужество человека. Маноа едва исполнилось восемнадцать, когда он убил одного хаоле, который укокошил его отца, и съел его сердце. С тех пор мана перешел к детективу. С этого дня в нем поселились сила и могущество, позволявшие ему поступать в соответствии с собственными желаниями.

Маноа внимательно прислушивался к тому, что говорил мана. В последнее время мана рассказывал ему о чудовище с многими головами — туристах и постоянных жителях-иноземцах, наводнивших Гавайские острова. Кто только сюда не понаехал — сотни тысяч белых, корейцев, китайцев, таиландцев и вьетнамцев, не говоря уже о японцах. В их руках ныне сосредоточилась вся политическая власть на Гавайях, но всех их следовало рассматривать как предвестников несчастья и поступать с ними соответственно.

Но что мог сделать со всем этим Маноа? Два месяца назад он ездил в Японию по приглашению гайджина и там, в тиши дома в Йокогаме, принадлежавшего главарю якудзы, детектив получил ответ на свой вопрос. Гай-джин посоветовал Маноа баллотироваться на следующий год на выборах в сенат штата Гавайи. Что за брехня — подумал тогда Маноа, но ничем не выдал своего крайнего изумления и продолжал слушать. Гайджин не любил, когда его перебивали. Тем не менее, упоминание хозяина дома о выборах оказалось для Маноа полной неожиданностью, и, хотя он полагал, что идея выборов — чистое сумасшествие, он ловил каждое слово гайджина.