Гайдзин

Началось. Вскоре появилась кровь. И вместе с ней прорвались наружу вся ее тоска, все ее тревоги и надежды. В глубоком горе она заплакала, зарывшись лицом в подушку.

– О Малкольм, я так надеялась, так надеялась, теперь мне нечего дать тебе, ничего не осталось от тебя, нечего дать тебе, о Малкольм, Малкольм, прости меня, мне так жаль… о Боже, как мне жаль… да сбудется воля Твоя…

Слезы текли и текли, пока, после целой вечности, она не уснула, когда они иссякли.

– Мисси, вставайте! Мисси-тайтай, ко-фи, хейа!

Выбираясь из косматой паутины сна, Анжелика услышала, как А Со со стуком поставила поднос на столик рядом с кроватью, и почувствовала теплый, божественный аромат свежезаваренного кофе – подарок Сератара и одна из немногих услуг, которые А Со могла выполнить и выполняла как должно, – этот аромат обволакивал ее, отворяя ей двери нового дня и вводя туда без боли.

Она села на кровати и потянулась, пораженная и обрадованная тем, что чувствует себя так бодро и так хорошо. Спазмы прошли, тянущая боль утихла до привычной, даже была меньше как будто, и ощущение раздутости было не таким сильным.

И что было лучше всего, отчаяние покинуло ее. «Это ее чудо», – подумала она благоговейно. Последний месяц, вознося вечернюю молитву Пресвятой Богородице, она разговаривала с ней, вопрошала ее, молила и однажды ночью, вконец измученная тревожным ожиданием, прислушалась. «Оставь это мне, дитя, это мое решение, не твое, – услышала она, услышала не ушами, а самой глубиной своего существа, – мое решение, все целиком, спи спокойно». Тревога больше не мучила ее в ту ночь.

«Так это было ее решение, как чудесно!» Анжелика была согласна принять ее вердикт. Волю Господа. И она приняла ее.

Подчиняясь порыву, она встала на колени у кровати, закрыла глаза и благословила ее, вознеся страстные слова признательности, еще раз сказала, как ей жаль, но от всего сердца поблагодарила за то, что тяжкое бремя снято с ее души, да исполнится воля Твоя… Анжелика опять скользнула под покрывала, готовая к кофе и встрече с миром. Кофе в это время, девять часов утра, был обычаем по воскресеньям, потом как раз можно было успеть принять ванну и одеться к церкви.

«Церковь? Почему бы и нет? – подумала она. – Я должна вознести благодарность как положено, но никакой исповеди».

– А Со, приготовь мою ванну и…

А Со смотрела на нее во все глаза затуманенным взглядом. Анжелика вдруг поняла, что ее горничная, должно быть, видела пятна крови сзади на ее ночной рубашке.

А Со торопливо проговорила:

– Я приносить мыца. – Она засеменила к двери, но Анжелика оказалась там раньше и оттолкнула ее назад в комнату.

– Если ты расскажешь кому-нибудь, я выцарапаю тебе глаза!

– Ай-й-йа, нет понятна, мисси-тайтай, – охнула А Со, смертельно напуганная злобой на лице и в голосе своей хозяйки. – Нет понятна.

– Не ври, все ты понимаешь! Дью не ло мо-а, – выплюнула она кантонское ругательство.

Она слышала один раз, как Малкольм бросил эти слова Чэню, когда был зол на него, и помнила, как Чэнь побелел. Малкольм никогда не рассказывал ей, что они означают, но на А Со они произвели тот же самый эффект, и ноги китаянки едва не подкосились.

– Ай-й-й-йа-ха!

– Если ты говорить, А Со, тайтай будет… – Анжелика в ярости вонзила свои острые ногти ей в лицо в миллиметре от глаз и оставила их там. – Тайтай делать вот так! Понятно?

– Понятна! Сик’лет, тайтай! – Перепуганная женщина простонала что-то по-кантонски и сжала пальцами губы, изображая скрепу. – А Со нет рассказать понятна!

Обуздав свою ярость, хотя сердце продолжало бешено колотиться в груди, Анжелика подтолкнула женщину к постели и снова забралась в нее. Повелительным жестом она указала на чашку:

– Дью не ло мо! Налей мне кофе!

Переполненная почтением и подлинным страхом, А Со налила кофе, протянула ей чашку и, смиренно сложив руки, встала рядом.

– Не болтать, убери всю постель, простыни, чистые. Секрет!

– Понятна тайтай, нет болтать, сик’лет, понятна.

– Не болтать! Или… – Ее ногти полоснули воздух. – Мыться!

А Со заторопилась прочь, чтобы принести горячей воды, но прежде всего чтобы шепотом передать новость Чэню, который закатит глаза к небу, скажет: «Ай-й-йа, что теперь сделает тайтай Тесс» – и припустит со всех ног, чтобы отправить это известие с самым быстрым кораблем светлейшему компрадору Чэню, который приказал им немедленно уведомить его, невзирая на затраты.

Кофе был восхитителен. Он успокоил ее желудок и состояние духа и прогнал легкое ощущение опухлости. Одной из самых больших, истинных радостей для Анжелики в этом мире был утренний кофе, особенно с воздушными булочками и в компании с Колеттой на Елисейских Полях, в одном из уличных кафе, читая последний «Придворный циркуляр» и наблюдая, как весь свет неспешно прогуливается мимо.

«Сначала церковь. Я притворюсь, что пока еще ничего не произошло – А Со не проболтается, она не посмеет. Кому рассказать первому? Хоугу? Андре? Эдварду? Мистеру Скаю?»