Гайдзин

— Конечно. Я упомяну об этом Макфею. Если вам понадобится место на любом из наших кораблей, чтобы встретить их, скажите лишь слово.

— Благодарю вас. Я планировал взять отпуск недели на две, когда они приедут. Здесь как-то тесно, начинаешь чувствовать себя словно взаперти, вы не согласны? Мне не хватает суматохи Гонконга. Поразительный город, хотя, чёрт меня подери, вряд ли на Уайтхолле понимают это! Изрядные порции доброго ростбифа, немного крикета или тенниса, театр или опера и несколько дней на скачках были бы мне сейчас весьма кстати. Когда вы возвращаетесь?

«Когда?

Новость об этом кошмаре на Токайдо должна была достичь Гонконга неделю назад, если только пакетбот прорвался через шторм. Маму, наверное, хватил удар, хотя по ней никогда никто ничего не определит. Приедет ли она сюда на первом же корабле? Возможно, но для этого ей придется оставить без присмотра главную контору, а также Эмму, Розу и Дункана. Теперь, когда отец умер, а меня там нет, восемнадцать дней отсутствия для неё слишком большой срок. Но даже если она уже на борту и спешит сюда, у меня есть ещё три-четыре дня, чтобы выстроить свою линию обороны. Странно это — думать о ней как о возможном враге, — ну, если и не враге, то уже больше не друге. Хотя, может быть, она все-таки остается другом, каким была для меня всегда, именно другом, пусть и далеким, ведь все своё время она отдавала отцу и на нашу долю его приходилось немного».

— Здравствуй, сын, неужели бы я могла хоть когда-нибудь стать твоим врагом?

Он был поражен, увидев её стоящей подле его кровати, и отца тоже, и это было странно, потому что он помнил, что его отец умер, только это, казалось, не имело никакого значения. Он быстро выскочил из постели, не чувствуя никакой боли, и вот он уже радостно болтает с ними в катере, который пересекает гавань Гонконга, небо над ними все в грозовых тучах, родители почтительно слушают и одобрительно кивают его мудрым планам, Анжелика сидит на корме, её платье прозрачно, груди манят, теперь уже ничем не прикрытые, его ладони ложатся на них, опускаются ниже, вот она вся обнажена, её тело извивается, прижавшись к нему, руки ласкают его лицо…

— Малкольм?

Вздрогнув, он пробудился. Анжелика сидела подле кровати и улыбалась ему; её пеньюар из голубого шелка был богатым и пристойным. Сон растаял, остались лишь угроза и обещание, которые несло с собой её тело и которые не затухая пульсировали в его подсознании.

— Я… о, я заснул, моя дорогая, но сон был о тебе.

— В самом деле? И что тебе снилось?

Он нахмурился, силясь вспомнить.

— Забыл, — произнес он, улыбаясь ей с подушки. — Помню лишь, что ты была прекрасна. Мне очень нравится твой пеньюар.

Она весело закружилась, чтобы он мог получше его рассмотреть.

— Его сшил тот портной, которого Джейми нашел для меня по твоей просьбе! Mon Dieu, Малкольм, я… мне кажется, он просто чудо… я заказала ему четыре платья, надеюсь, ты не будешь возражать… о, спасибо! — Она наклонилась и поцеловала его.

— Погоди, Анжелика, погоди секундочку. Смотри! — Он осторожно поднялся, превозмогая боль, убрал обе руки, на которые опирался, и протянул их ей.

— Это замечательно, chéri, — восхищенно воскликнула она, беря его руки в свои. — Ах, мсье Струан, я думаю, мне следует позаботиться о том, чтобы меня постоянно сопровождала горничная и я никогда больше не оставалась одна в вашей спальне.

С улыбкой она шагнула ближе, бережно положила руки ему на плечи, позволила его рукам обнять её за талию и поцеловала его. Её поцелуй был легким, сулил многое и ускользнул от его настойчивого требования большего. Без всякой задней мысли она коснулась поцелуем его уха, потом выпрямилась и не стала убирать его голову, которая покоилась у неё на груди, эта близость доставляла ей удовольствие — ему ещё большее: мягкий шелк, с этим сверхъестественным, ни на что не похожим, особым теплом под ним.

— Малкольм, ты по-настоящему, по-настоящему серьезно решил, что хочешь жениться на мне? — Она почувствовала, как его руки сильнее сжали её, а лицо дернулось от боли.

— Конечно. Я же столько раз тебе говорил.

— А как ты думаешь, как ты думаешь, твои родители… пардон, твоя матушка, она одобрит наш брак, да? О, я так надеюсь на это.

— Да, о да, она одобрит, одобрит обязательно.

— Можно мне написать папа, я бы хотела рассказать ему?

— Разумеется, напиши когда захочешь, я тоже напишу ему, — хрипло произнес он, утонув с головой в её нежности. Он поцеловал шелк её пеньюара под губами — желание заставило его забыть о приличиях, — потом ещё раз, горячее, и едва не выругался вслух, когда почувствовал, как она отстранилась, прежде чем это зашло слишком далеко. — Извини, — пробормотал он.

— Твое «извини» излишне, как и всякое англосаксонское чувство вины, моя любовь. Между нами это ни к чему, — мягко сказала она. — Я тоже хочу тебя. — Затем, следуя своему плану, она поменяла настроение, полностью владея собой, заражая его своим счастьем. — Теперь я превращаюсь в сестру Найтингейл.

Она взбила ему подушки и принялась поправлять постель.