Галактическая одиссея

Хаяси, завершая доклад, сжато и точно излагал то, что считал твердо установленным. Если Елена Витковская непробиваемо логична, то у Хаяси пренебрежение к логическим построениям. Его божество - факт. Его манера разговора: "Наблюдалось еще такое явление..." Как-то во время трудного ночного дежурства на Латоне, измученный, я воскликнул: "Да наступит ли когда-нибудь день?" Он совершенно серьезно отозвался: "Было бы рискованно отрицать такую возможность!" - и удивился, что я захохотал, - сам он не увидел в своем ответе ничего смешного. Сколько раз я добивался от него: "А что из этого факта следует, Мишель?" Он холодно прищуривал немного раскосые глаза: "Из этого факта следует, что такой факт существует". Вместе с тем у него дьявольская интуиция. Он наблюдает внешность, а видит сущность. В анализе загадок он опережает саму Елену. Если бы не эта способность, он был бы средненьким социологом, а гениальный Крон Квама объявил его своим лучшим учеником - такая рекомендация кое-чего стоит! Я вписал его вторым после себя, когда укомплектовывал экипаж "Икара", и никогда не раскаивался.

Он информировал Латону, что один корабль преследовал другой, чтобы уничтожить. На первый корабль в свое время погрузили вещества, опасные для любой формы жизни, - возможно, чтобы отвезти подальше и там ликвидировать. Допустимо, что автоматика взрыва не сработала и корабль, лишенный пилотов, умчался в глубины космоса. За ним снарядили погоню. Понимая, что в течение одного поколения нагнать беглеца, вероятно, не удастся, запланировали преследование в течение ряда поколений. Тридцать девять генераций астронавтов, то есть около 400 000 земных лет - они все живут Мафусаилов век, - тянулся этот космический марафон. Последние три астронавта, умирая, настроили автоматы на огонь, когда беглец попадет в зону досягаемости. Остальное время - полтора миллиона лет - полет продолжался по инерции с одинаковой скоростью. А когда передовой корабль затормозил, автоматы сработали. Вот и все, что можно более или менее достоверно доложить о происшествии.

- Мне кажется, ты нового не сказал, Мишель, по сравнению с тем, что мы знаем, - заметил Иван, когда передача закончилась.

- Я докладывал не тебе, а Кнуту Мареку, а он не знает того, что знаешь ты, - спокойно возразил Хаяси.

В эту ночь дежурил Иван Комнин. Я пришел к нему в рубку. Я часто посещал Ивана на дежурстве. Мне нравились его рассказы. По штату он судовой медик, но знает все, что необходимо каждому астроразведчику, и еще многое сверх того. В часы отдыха он играет на скрипке, декламирует стихи - и всегда находит слушателей. Я сел на диван. Он не повернулся ко мне.

- Ты чем-то расстроен, Иван? Расскажи, не утаивая.

В отличие от невозмутимого Хаяси, на лице Ивана отпечатывается любая смена настроений. В больших темных, с поволокой, с почти синими белками глазах светилась печаль - чувство, недопустимое для астроразведчика на вахте.

- Не расстроен, нет. Но как бы сказать, Арн? Я восхищаюсь и грущу. Эти восьмирукие астронавты!.. Какая судьба!

Я попросил объяснений.

- Понимаешь, думаю: смог бы поступить, как они? Родиться на корабле и знать, что на корабле умрешь, и дети твои умрут, и праправнуки... Ибо впереди мчится опасный груз, не для тебя опасный, не для твоих соплеменников на отдаляющейся родине, а для кого-то, кого ты не знаешь, кого, возможно, и вообще-то нет. И ты свою жизнь и жизнь своих потомков отдаешь, чтобы уберечь этих неведомых тебе существ от гипотетической опасности. "Жизнь свою за други своя", - говорили в старину.

- Судьба как судьба. Сложились бы у нас такие обстоятельства, и мы действовали бы похоже. Не вижу причин для грусти, Иван.

- Не знаю, Арн. Ты, возможно, действовал бы, как они, ты такой. Но о себе не скажу...

- Зато я скажу о тебе: выполнил бы свой долг, какие бы сомнения ни одолевали. И добавлю: оставь эти мысли для отдыха, сейчас они неуместны. И грусть по случаю их горестного конца, и восхищение их благородством - чувства не служебные, поверь мне.

Иван сердито отвернулся к пульту. Я засмеялся. Мне часто казались забавными смены его настроений. И меньше всего я собирался им угождать. Меня в тот момент интересовали загадки, связанные с конструкцией незнакомых кораблей, особенностями жизни восьмируких космонавтов, системы их боевых орудий и навигационных аппаратов - в общем, механика, физика и биология, а не философия. Наше задание на галактический поиск состояло из двух десятков пунктов, и все они требовали освещения природы дальних уголков космоса, а не решения моральных проблем. Лишь спустя изрядное время я начал понимать, что такой пробел в задании происходит оттого, что у каждого всегда предполагается естественный интерес к тому, что можно назвать моралью у инозвездных цивилизаций. Между прочим, как раз наши странствования в Галактике привели к тому, что проблемы, называвшиеся философскими, стали вписываться в навигационное задание, - и я сам торжественно внес в кодекс астронавигатора некоторое их число. Может быть, вас позабавит, что именно Иван Комнин сказал мне потом с удивлением: