Галактическая разведка

Как и Ольга когда-то, я мечтал о диспетчерских планетах, созданных на галактических трассах. Я видел темные точки, насаженные в космосе, и говорил с ними, я снова был звездопроходцем в командирском зале: «Алло, девушка, вы Н-171? В тринадцатый раз вызываю, нельзя же так!.. Я – звездолет ВК-44. Сообщите: сколько до Дзеты Скорпиона? Унас что-то забарахлили параллаксо-метры и интеграторы пути». – «Я Н-171, – шептал я себе. – Не нервничайте, звездолет ВК-44, вы не один в космосе. До Дзеты Скорпиона от вас сто тринадцать парсеков, вам надо прибавить ходу, чтобы уложиться в расписание. Делаю замечание: с неисправными приборами не отправляются в рейс. В следующий раз сниму с полета».

Я был счастлив оттого, что придумал себе суровую отповедь от незнакомой девушки на диспетчерской планете Н-171. Потом, устав, я присел на скамейку и снова вскочил. Идти домой по-прежнему не хотелось. Я запросил у Справочной информацию о театрах.

Театр классики показывал Еврипида, Аристофана, Шекспира, Мольера, Турнэску, Мазовского, Сурикова, Джеппера – в каждом из восемнадцати своих залов по две пьесы в день. В театре комедии шли водевиль «Три страшных дня космонавта Гриши Турчанинова» (вещица отнюдь не свежая) и злая сатира «Генрих Бриллинг играет в бильярд на планете ДП-88». В концертных залах обещали Баха и Мясоедова, Трейдуба и Шопена. Я выбрал стереотеатр. Это старейший из театров Столицы, там гордятся приверженностью к древности, вот уже два века до него не доходят новые веяния.

Стариной пахнуло уже в вестибюле. Сдав пальто роботу, я попал под радиационный душ, вызывающий благодушное настроение, – нехитрая гарантия, что любая программа понравится.

Второй робот спросил, желаю ли я привычное место или то, где мне объективно будет лучше всего видно. Я сказал, что привычных мест у меня нет, пусть будет то, что мне больше подходит. Он проводил меня в тринадцатый ряд к пятому креслу, по дороге попросив заказать температуру, влажность и запахи для микроклимата. Я заказал восемнадцать градусов, семидесятипроцентную влажность, легкий ветерок и запахи свежескошенного луга, нагретого солнцем. Эти наивные удобства, так радовавшие предков, скорее забавляли, чем ублажали, а древние роботы, двести лет назад вышедшие из моды, просто веселили. Девиз стереотеатра – «Представление начинается с входной двери».

Сегодня шла драма «Встреча на белом карлике». Ее сочинили в двадцать втором веке, и если бы не наивная романтика того времени, она показалась бы просто смешной. Некто Невилл Винн, фабрикант, не принявший объединения Земли, удирает в космос, обманом прихватив с собой секретаршу Агнессу Форд, возлюбленную Аркадия Торелли.

Они высаживаются на планетке, вращающейся вокруг мрачного белого карлика. Торелли мечется по Галактике, разыскивая Агнессу, наконец находит беглецов и между ним и Невиллом Винном разыгрывается последняя схватка.

Я улыбаюсь, рассказывая сюжет. Я улыбался, сидя в кресле с заказанным микроклиматом и вспоминая, что актеры умерли почти пятьсот лет назад. В конце концов это древнее стереопредставление – лишь немного усовершенствованное еще более древнее кино, в нем столько же условностей и странностей, как и в вытесненных им фильмах. Так я думал, не переставая иронически улыбаться. Улыбка пропала, когда на сцене появилась Лиззи О'Нейл, игравшая Агнессу.

И я уже не отрывался от сцены, я вслушивался в глуховатый, страстный голос актрисы, – в мире больше не существовало ничего другого. Здесь все было нереально: люди, их споры, бегство в космос, встречи – все, кроме игры. А играли они так, что нереальное становилось реальным, наивное – трагическим, немыслимое – неотвратимым.

Передо мною ходили, страдали, просили о помощи живые люди, не изображения, не объемные силуэты и фигурки, нет, такие же, как я сам, много более живые, чем я. Я мог бы, подойдя, дотронуться до них, я слышал шелест их платьев и пиджаков, ощущал запахи их духов и табака. Лиззи тянула ко мне руки, смотрела на меня, я не сомневался, что она видит меня, ждет моей помощи, и я уже приподнялся в кресле, готовый лететь на злосчастный белый карлик, так был настойчив ее молящий взгляд, так призывен ее слабый крик.

Нет, дело было не в совершенстве оптического обмана, сделавшего этих давно умерших людей настолько жизненными, что они стали реальнее жизни. Случись у меня на глазах встреча Агнессы и Аркадия, я бы равнодушно прошел мимо: мало ли встречается людей после разлуки, да и не стали бы они так разглагольствовать о своих муках, так всплескивать руками, так бросаться друг другу в объятья – их бы высмеяли за неумную несдержанность, я бы первый посмеялся. Но здесь, в моем кресле с его микроклиматом, я не смеялся, я дрожал, я стискивал кулаки, страдая чужим страданием, радуясь чужой радостью.

Уже после спектакля, принимая от робота одежду, я разговорился со старичком, моим соседом.

– Многое предки делали не хуже нашего. Театр у них достиг совершенства – вряд ли и сейчас можно придумать что-либо лучшее.