Галантные дамы

Мне знакомы два достойных дворянина, каковым две добропорядочные парижанки – притом отнюдь не низкого происхождения – предложили однажды в Париже прогуляться по саду; там они, разделившись на пары, избрали – каждая дама со своим спутником – по укромной аллее, столь увитой роскошными виноградными лозами на шпалерах, что дневной свет туда почти не проникал и царила приятная прохлада. Один из кавалеров был по натуре предприимчив и понимал, что его собеседница не создана для прогулок на свежем воздухе, а сейчас горит в огне желания (притом жаждет отнюдь не мускатных ягод на шпалерах); и вот, разжигая пламень жаркими, страстными и безумными словесами, он не терял даром столь удобного случая, а подхватил, без особого почтения, свою спутницу, уложил ее на гряду из свежего зеленого дерна – и испытал сладчайшее удовлетворение, слыша от нее только: «О боже! Что вы делаете? Ну разве вы не самый безумный и странный человек на свете? А если кто-нибудь заглянет сюда, что о нас подумают? Бог мой, да отпустите же меня!» Но наш дворянин не удивлялся ее словам, а продолжал свое дело, и все вышло чудесно и ко взаимному удовольствию, так что, сделав еще два или три круга по аллее, они начали все снова. Затем, выйдя на открытое место, эти двое увидели вторую пару, прогуливавшуюся точно так, как они их оставили. При сем зрелище вполне довольная молодая особа заметила своему спутнику, тоже отнюдь не удрученному: «Думаю, что этот глупец не предложил своей даме ничего, кроме разговоров, умных суждений и прогулки». Когда все четверо собрались вместе, прелестницы спросили друг дружку, хорошо ли было. Удоволенная ответила, что превосходно – так хорошо, что лучше и быть не может. Другая же злобно заметила, что связалась с самым закоренелым дуралеем и заячьей душонкой, после чего оба дворянина могли слышать, как их спутницы, отойдя от них, со смехом восклицают: «О, глупец! О, трус! О, господин Почтительный!» На что осчастливленный сказал своему пристыженному другу: «Смотрите, эти сударыни костят вас – и пребольно, – находя, что вы слишком застенчивы и непроворны». Второй признался в правоте таких слов, но делать было нечего: благоприятный миг канул, и нового не представлялось. Однако же, поняв свою оплошность, он спустя некоторое время наверстал упущенное, найдя иную тропку к ее сердцу, – о чем скажу в другом месте.

Знал я двух братьев – знатных сеньоров, весьма недурных собой, – и любили они двух дам, одна из которых была поболе и ростом, и всем прочим; так вот, однажды, войдя к этой великой даме в ее опочивальню (она еще обреталась в постели, а вторая стояла подле), каждый постарался держаться в стороне от другого, дабы не мешать ему беседовать со своей милой. Один обращался к той, что была на ложе, со всей почтительностью, смиренно прикладываясь к ручке, расточал уверения в преданности, не осмеливаясь ни подойти поближе, ни решиться на приступ крепости. Другой же брат, без вежливых церемоний и учтивых слов, примостил даму в оконной нише и, внезапно сорвав с нее шнурованные панталоны (ибо был очень силен), дал ей почувствовать, что клинок его крепок и он не собирается ни любить на испанский манер, ни говорить о своей страсти одними глазами, умильными гримасами либо словами, но, как истинный влюбленный, может желать; получив же чаемый трофей, он покинул опочивальню и, уходя, сказал брату так громко, что его собеседница тоже услышала: «Если вы не поступите, как я, – вы ничего не добьетесь; уверяю вас, брат мой, что дерзость и отвага, явленные в иных местах, здесь вам не помогут сохранить честь без подобного же напора; ибо вы находитесь не там, где надобна почтительность: ваша дама ожидает от вас большего». И на том оставил брата, каковой, однако, на сей раз удержался от смелого приступа, отложив до более подходящего случая; но его собеседница не стала от этого его менее уважать, а тем более подозревать в холодности либо недостатке смелости или же телесной немощи: к тому времени он уже достаточно выказал себя как на поле брани, так и на ложе любви.

Покойная королева-мать однажды перед Великим постом велела поставить на театре в парижском особняке архиепископов Реймсских весьма искусную комедию по-итальянски, сочиненную Корнелио Фиаско, капитаном королевских галер. Ее видел весь двор – и кавалеры, и дамы – и множество горожан. Между прочим, там был выведен юноша, проведший всю ночь спрятавшись в спальне одной прелестной особы, но никоим образом до нее не дотронувшийся; так вот, когда он рассказывал об этом приключении своему приятелю, тот спросил: «Ch’avete fatto?»[45] – и, услышав в ответ: «Niente»[46], воскликнул: «Ah! poltronazzo, senza cuore! non avete fatto niente! che maldita sia la tua poltronneria!»[47]