Галерея Боргезе

Но пока тему бренности бытия молодой Караваджо обыграл с юмором: себя, еще не оправившегося от тяжелого недуга, что видно по бледной коже, зеленоватому оттенку лица, слабости руки, держащей гроздь винограда, он представил в образе Вакха. Греческий бог вина и веселья сидит в том самом наряде, в котором живописец изобразит его пару лет спустя на картине, находящейся ныне в галерее Уффици: белая накидка схвачена темным поясом, завязанным бантом. Но если Вакх на полотне из Уффици изображен здоровым, цветущим и призывно играет концом своего кушака, то этот слаб и не думает никого дразнить или веселить. На голове у него — наполовину увядший венок, сплетенный вовсе не из виноградных листьев, как положено. И это вообще не Вакх, а смертный, нарядившийся им.

Жизнь как она есть, с ее страданиями, слабостью человека и его попытками сохранить себя — вот тема, которая со временем стала ведущей в творчестве Караваджо. Настоящая драма развернулась тогда на его полотнах. Пока же он шутил над земной природой человека и тем самым пытался хоть немного возвыситься над ней.

Микеланджело Меризи да Караваджо (1571–1610) Святой Иероним. Около 1606. Холст, масло. 116x153

В этой картине, написанной Караваджо специально для Шипионе Боргезе, художник изобразил святого Иеронима за его учеными трудами.

Льющийся сквозь невидимое окно свет выхватывает из полумрака красное одеяние святого, его голову с крутым, выпуклым лбом мыслителя, книги, лежащий на столе череп. «Караваджо… приобретал с каждым днем все большую известность, — писал о нем биограф Джованни Пьетро Беллори, — главным образом благодаря колориту, — уже не мягкому и светлому, как раньше, а насыщенному, с сильными тенями, причем применял он часто много черного цвета, чтобы придать формам рельефность. И до того он увлекся этой манерой, что ни одной из своих фигур не выпускал более на солнце, но помещал их в закрытую комнату… используя луч света, вертикально падающий на основные части фигуры, оставляя все остальное в тени, дабы светотень давала резкий эффект. Тогдашние римские живописцы были в восторге от этого новшества, в особенности молодые…»

Святой Иероним, один из отцов церкви, переводчик Библии на латинский язык, погружен в чтение божественной Книги, на его челе — печать крайней сосредоточенности, в руке застыло перо. В то же время созданный художником образ напоминает и о жизни героя картины в пустыне, где он молился и каялся в грехах, о чем свидетельствует его одеяние отшельника. Череп, один из атрибутов Иеронима, иллюстрирует латинское изречение «memento mori» — «помни о смерти», но и символизирует победу человеческого духа над бренной плотью. Между этим символом и святым — развернутая Библия как путь, который надо пройти от жизни простого смертного к высотам духа. Вытянутая по горизонтали композиция, столь любимая художником, указывает на это длинное расстояние, но рука с пером сокращает его.

Микеланджело Меризи да Караваджо (1571–1610) Мадонна Палафреньери (Мадонна со змеей) 1605–1606. Холст, масло. 292x211

Изображение Богоматери с Христом и святой Анной Караваджо написал по заказу папских конюших (с итальянского «palafrenieri» — «конюхи») для главного алтаря церкви Сант-Анна вблизи собора Святого Петра в Риме. Второе наименование картина получила из-за того, что здесь изображена змея — символ зла, которую попирают Мария и Христос. В соборе работа мастера, чье искусство выходило за рамки канонов, находилась всего несколько дней. С Караваджо не раз случалось такое, что из-за недовольства церковнослужителей его произведения покидали стены храмов и оседали в частных собраниях. В данном случае картина оказалась в коллекции Шипионе Боргезе. Причина, по которой ее убрали из церкви, заключалась, скорее всего, в следующем: художник изобразил Анну, Марию и Христа с такой смелостью и таким реалистическим подходом к созданию образов, как если бы писал кого-нибудь из своих незнатных и небогатых современников.

«Он считает, что… ничего не может быть лучшего, чем следовать натуре, — писал о Караваджо зрелого периода его современник, нидерландский художник и историк искусства Карел ван Мандер. — Отсюда явствует, что он не делает ни одного мазка кистью без того, чтобы не изучать жизнь, которую он копирует и пишет». Но именно пристрастие к правде жизни, желание приблизить божественное к человеку и было тем новшеством Караваджо, которое всколыхнуло искусство европейских художников.

Впрочем, Караваджо великолепно умел «срежиссировать» задуманную им сцену как настоящий художник барокко, одним из зачинателей которого он был. И его манера «тенеброзо» (в переводе с итальянского — «мрачный, темный»), когда луч света прорезает темноту и освещает персонажей, усиливает момент театрализации изображенного.