Галерея мужских пороков

Это было довольно дорогое кафе, где всегда был морковный торт — не могло не быть, потому что клиента здесь почитали и ублажали. Алиса подозревала — торт либо пекут, либо только что испекли, либо испекут — чтобы никто не ушел с ощущением, будто его обманули. Обычно так оно и бывало — пока не явилась эта хмурая официантка, которая явно считала, что делает огромное одолжение обществу, обслуживая людей, способных потратить на обед полторы тысячи рублей.

Официантка ушла, и пропала надолго. Когда она, наконец, вернулась, то принесла чай, мороженое Марьяне и тирамису Фае.

— А морковный торт? — напомнила Алиса.

— Его нет, — повторила официантка.

— Девушка! — позвала ее Алиса. — Это что, протест? Сегодня международный день хамства клиентам или вы принципиально против чаевых?

— Могу позвать менеджера, — вяло ответила девица.

— Послушайте, если вы решили уволиться, или у вас проблемы с бойфрендом, я категорически отказываюсь выступать как мишень вашего дурного настроения. Немедленно сюда менеджера, и не смейте к нам приближаться! — рявкнула Алиса.

Фая и Марьяна не обратили на сцену ни малейшего внимания. Они уже знали, как заклинивает Алису, когда ее раздражает окружающий мир. Однажды она устроила скандал в банке, потому что там банкоматы выдавали только от тысячи рублей — а Алисе нужно было снять сто рублей на сигареты.

— В чем разница-то? — поинтересовалась Марьяна, когда они вышли из банка.

— Разница в том, что меня, по неинтересной мне причине, лишают выбора, — огрызнулась Алиса, которая все еще пребывала в бешенстве. — Мы же не в Северной Корее живем!..

Пришла менеджер, Алиса выразила неудовольствие, менеджер приставила к ним другую официантку, морковный пирог ей принесли, но есть его пришлось в одиночестве — Марьяна унеслась в ресторан, где что-то случилось, а Фая поехала на массаж.

Алиса любила подруг, но и умела наслаждаться обществом самой себя. Ее все еще удивляло, что сидит она, Алиса Трейман, в стильном кожаном бомбере, в джинсах от «Настоящей Религии», в туфлях за пять сотен — в модном кафе и ни в чем себе не отказывает.

Алиса мельком взглянула на соседку — унылую девицу в сером костюме и простеньких сиреневых лодочках — такую офисную клушу, проникшуюся корпоративной культурой, и уловила в ее глазах зависть. Не какую-то особенную, а самую обычную женскую зависть — такую, что испытывает любая девушка, когда против своей воли сталкивается с более модной, красивой, уверенной в себе конкуренткой. Конкуренткой — потому что это очень важно, на кого смотрят случайные мужчины в кафе (на улице, в спортзале) — на тебя или на стерву, которая самым бессовестным образом эксплуатирует собственную сексуальность.

Есть даже особая гримаса — хмурое лицо с выражением: «наверняка она спит со старым, лысым, горбатым извращенцем», и взгляд исподлобья.

Это комплимент. Потому что одобрение, восхищение — это одно, а вот столь очевидная ревность — это, ребята, победа.

Так уж устроен мир: зависть — индикатор успеха. Если тебя одобряют, значит, ты либо ничего особенного собой не представляешь, либо уже вошел в историю. Но пока ты на коне, пока ты угроза, тебя ненавидят. Если о тебе распускают сплетни, пишут гадости, радуются твоим промашкам — ты со щитом. Это жестоко. Но это жизнь.

Алиса вспомнила Николину Гору, где они жили с матерью, пока она, Алиса, не пошла в первый класс. То есть формально это была деревня рядом с Николиной Горой — это сейчас там особняки и метр земли стоит больше, чем вся Центральная Африка. А тогда, пятнадцать лет назад, стояли редкие дачки, в основном настоящие деревенские дома — противненькие, без водопровода, с печкой, туалетом на улице.

Отец разбился на машине, когда Алисе было три года — она его почти не помнила. Бабушка немедленно заявила невестке — то есть матери Алисы, чтобы та убиралась из квартиры. Дом в Аксиньино, который купил еще дед со стороны отца, но так и не успел перестроить, по завещанию отошел папаше — туда они и перебрались.