Галерные рабы

От устали, пережитого во время боя волнения на Сафонку нашло оцепенение, и он стал воспринимать происходящее, как во сне наяву. Скрип бревенчатого настила, который соединял причал с палубой мауны — огромной, по Сафонкиным меркам, лодьи саженей семь в длину и две в ширину. Первые шаги по влажной, слегка пружинящей под ногами палубе. Окрик нового хозяина: «Эй, будущий гениш-ачерас, можешь занять вон тот коврик под мачтой». Нури-бей и Будзюкей, спускающиеся внутрь корабля через люк. Запах сосны и дуба от мауны, мокрой холстины от парусов. Твердость и прохладность палубных досок, ощущаемые спиной через тонкую подстилку. Серость небесная наверху. Мачта, уходящая ввысь, как ствол дерева, когда лежишь под ним, только почему-то качающийся, навевающий легкую тошноту. И нарастающий, острый, словно зубная боль, приступ дикого ужаса от плеска волн…

Парень с детства не мог слышать этот звук, напоминавший о страшной ночи, в какую литовцы взяли на меч захваченный Воронеж.

…Сафонка с Михалкой сидели в недовырытом погребе, прикрытые разваленными бревнами и досками, кои были заготовлены для стройки, полузасыпанные обвалившейся землей. А два пьяных запорожца, только что пограбивших дом, искали во дворе ухоронку.

Прятать ценности в землю издавна было (и не только на Руси) очень распространенным обычаем — по многим причинам. Складывали злато-серебро, каменья самоцветные в тайнички не только про черный день или на случай разбоя. Главное в другом. Коли владелец умрет, клад облегчит ему пребывание в мире ином. Попы, правда, бают денно и нощно: «Не спасет в царствии небесном горшок со златом». Ан предки-то были не дурни безмозглые, что брали с собой в последний путь деньги, еду, питие, оружие и снасти всяческие с лопотиной. Грех? Так ведь причащение предсмертное любой грех снимет. А если правду священники глаголят, будто клад мертвому не в помощь, он наследникам достанется.

Вот почему с древнейших времен при взятии города или селища штурмом любые захватчики, пограбив ту рухлядь, коя в избах находилась, начинали искать тайнички.

Запорожцы применили испытанный способ: лили воду. В том месте, где земля ранее разрыхлялась, влага впитывалась быстрее. Конечно, при свете факелов трудно уследить, насколько быстро уходит в почву вода. Но другой способ — концом копья или палкой в землю тыкать, отыскивая рыхлое местечко, — не так надежен…

С полуночи почти до рассвета слышали детишки скрип колодезного журавля и топот тяжелых сапожиц, лязг шпор и шаблюк, пьяные богохульства… И плеск воды, который постоянно приближался. Запорожцы сначала обследовали землю вдоль длинного плетня, который окружал обширное подворье Ивановых, потом у столбов, под стенами дома, конюшни, сарая — у приметных мест. Ничего не найдя, разбили двор на участки и начали заливать их водой по очереди. К счастью для ребят, недостроенный погреб грабители решили оставить напоследок — навряд кто будет туда до окончания работ ценности прятать.

Осталась в памяти у Сафонки глубокая зарубка: плеск воды — это мары тяжкая поступь, коей она неотвратимо идет к тебе. Плеск — шаг, плеск — шаг…

Он потом в детстве, бывалоча, долго плакал, когда мачеха брала его на речку помогать белье стирать. В отрочестве с превеликим трудом заставлял себя садиться в лодку: не мог слышать, как весло погружалось в воду, как волны бились о борт.

И теперь море языком своих пучин снова напоминало: мара близко, тянется к тебе из-под низу, стучит, дышит, душу выворачивает…

Из полузабытья Сафонку вывели голоса — веселый Нури-бея, сразу видно, что пьяненького, и мрачный — Будзюкея:

— Зря, зря, эфенди, ты отказался от угощения…

— В святом Коране записано: «Они спрашивают тебя о вине и мейсире, скажи: в них и прегрешение великое, и полезность, но греха в них больше, чем пользы».

— Ну, Аллах грехам терпит и, надеюсь, не накажет меня за столь малую слабость, в которой не отказывают себе сильные мира сего! Да и какая разница, чем хмелить себя — виноградным соком или кумысом, торосуном-бузой, как вы, татары? Что ж, пришел час расставания, досточтимый Будзюкей-мурза. Приглянувшиеся тебе товары сейчас собирает мой слуга, он понесет их за тобой. Эй, будущий защитник веры! — окликнул купец Сафонку. — Хватит валяться, поклонись напоследок своему бывшему господину!

— Прощевай, благодетель! — процедил сквозь зубы Сафонка, не вставая. — Очень хочу с тобой еще разок встретиться… и отблагодарить за все, что ты для меня сделал, как подобает.

— Я буду ждать этого часа, урус, и уж тогда никому тебя не продам, оставлю для услаждения своей души, — тоже иносказательно и тоже с неприкрытой угрозой ответил мурза.