Галеты капитана Скотта

Над Крейстчерчем висели белые ночи, ветер с океана был свеж и прохладен, нес в город аромат окрестных полей. Перед отлетом мы снова пришли на бульвар, где стоял памятник Скотту.

Я сорвал у памятника ветку с пахучим липовым цветом. Первый же прохожий изумленно вскинул брови: «У нас так не делают». Подошли другие. Я объяснил: «Через три часа улетаем в Антарктиду, это на память о зеленой земле». «В Антарктиду?!» Кто-то мне пожал руку, кто-то протянул еще одну ветку, побольше. Кто-то сказал: «Храни вас бог!»

Перегруженные запасами горючего самолеты с трудом оторвали колеса от последнего клочка теплой земли—у самого края взлетной полосы. В иллюминатор я видел, как навстречу ползли над океаном с юга из края льда серые, с плоскими днищами, тяжелые, как льдины, тучи.

Полет снова был тревожным, и снова нас ждали неожиданности. Прошли роковую «точку возврата», а так и не сумели связаться по радио с американской антарктической базой, где предстояла первая посадка на континенте, Тяжелой преградой вдруг встал непредвиденный метеосводкой почти ураганный встречный ветер.

В одно из мгновений тех томительных часов полета вдруг внизу в разрывах облаков разом проступили три цвета—синий, серый и белый: море, берег и снега на берегу за острыми клыками скал. Внизу было море Росса. Именно сюда много лет назад, во время Первой английской антарктической экспедиции, после долгого пути через океан, через «ревущие» сороковые и «неистовые» шестидесятые широты вошло «Дискавери», хрупкое суденышко капитана Скотта, чтобы робко приткнуться к этим негостеприимным берегам.

В Мак-Мердо, где наши самолеты садились для заправки, нас встретили, как обычно встречают в Антарктиде путешествующих, добром и заботой.

Я не ожидал, что две ветки, сорванные на бульваре в Крайстчерче, произведут столь сильное впечатление. Вскоре они оказались изрядно пощипанными: каждый хотел получить по листочку, этот чуть поувядший зеленый листок нес людям щемящий сердце аромат далекой родины. Но до конца обкорнать ветки я не позволил. Хотелось добраться до знаменитого креста в память экспедиции Скотта и положить к его подножию ветки липы с бульвара, где стоит памятник капитану. Ведь этот крест вроде надгробья над несуществующей могилой погибших путешественников. Вернее, могила существует, но, где именно она, уже никто в точности не знает, и найти- ее невозможно: Скотт и двое его товарищей, дошедших до своего последнего привала, были похоронены в снегу на месте гибели, и метели давным-давно занесли снегами ледяной могильный холмик.

Однако поход к знаменитому кресту не состоялся. Вдруг представилась возможность добраться до мыса Армитедж, а это была редкая удача. Недалеко от Мак-Мердо на скалистом мысу сохранилась хижина, откуда Скотт с товарищами отправился в глубины Антарктиды и до которой на обратном пути так и не добрался.

— Армитедж? Хотите взглянуть?—Нике вытягивает руку в сторону моря с таким видом, будто хочет показать, что это совсем рядом.—Могу проводить.

Еще когда только наши самолеты приземлились на аэродроме Мак-Мердо, встречавшие нас американцы настойчиво пытались заполучить хотя бы что-нибудь на память. Даже пластмассовые чашки в бортовой кухоньке ИЛа превратились в сувениры.

Особенно неотразимое впечатление произвели наши меховые шапки-ушанки—у американцев таких не было. Один из встречавших решительно сорвал с головы легкую вязаную шапочку, протянул мне:

—        Поменяемся?

Его рыжий бобрик горел на голове таким жгучим пламенем, что мог напугать любой антарктический мороз.

Я устоял. Мне, прилетевшему из Индии, шапка ох как была нужна! Американец огорченно щелкнул языком, снял варежку и, протягивая мне руку, представился:

—        Нике!

Так я познакомился со славным американским парнем, великодушным здоровяком, немногословным, неторопливым; в каждом его слове, в каждом жесте проглядывала такая уверенность в себе, такая деловая обстоятельность, словно мы прибыли в гости лично к нему, а вокруг до самого горизонта простирается территория его фамильного ранчо.

На другой день Нике повел нас с Гавриловым к мысу Армитедж. Курс туда он избрал напрямик, короткий, но несколько рискованный. Посему вручил каждому по бамбуковому шесту:

—        Будете валиться в трещину во льду, постарайтесь опереться шестом о ее края. Купаться не советую. Вода холодная!

И вот мы идем. В руках у Никса тоже шест, только потолще наших. Он тычет им в снег и, если шест погружается глубже, чем положено, уводит нас в сторону.

—        Ребята, не зевать!—покрикивает Нике временами. И шутит:—Мне скучно будет возвращаться домой одному.

Он заставляет идти строго по его следу. Оглянуться не дает. А нам, новичкам, все интересно! Вон целая ватага пингвинов торопливо семенит навстречу: знакомиться! Каждый в черном фраке и белой манишке, будто симфонический оркестр в полном составе опаздывает на концерт.

—        Эй! Ты куда смотришь?! Если все же решил топиться, оставь на память шапку—она мне как раз по размеру.