Галя Ворожеева

Шел трактор, тянулась за ним, дымилась, как хлеб из печки, пухлая, влажная борозда. Смотрела Галя то вперед, то назад, то на приборы, сбавляла, прибавляла скорость. Неужели это работает она, Галя? Неужели это она стала хозяйкой трактора? И какое же раздолье кругом! По желтому, бурому распластались черные пашни. Всюду между колками в облачках пыли ползали тракторы: боронили, засевали. Ходили по пашне два журавля. Вот они поднялись, полетели низко. Все примечала Галя и в то же время была настороже: на правильной ли глубине ведет пахоту, нет ли огрехов на поворотах? Она еще всего боялась, еще работала неуверенно. Но — ничего! Привыкнет. Хоть и грубовато, но верно сказал ей Кузьма Петрович:

— Как натрет волку холку, наберется волк толку!

Галя засмеялась. От мотора веяло теплом, и лицо ее покрылось испариной. Гусеницы лязгали, словно бежал и бежал непрерывный конвейер с кусочками металла.

Галя вглядывалась через оконце в борозду. За соседним колком пахали Шурка и Валерий.

Забавным, смешным был этот Валерка. На голове у него торчали два строптивых и острых вихра. И был он такой длинный, тонкий и гибкий, что Галя, знакомясь с ним, воскликнула:

— Да ты как стебель!

Все ребята засмеялись, и с этой минуты к Валерке прилипло это прозвище. То и дело слышалось: «Стебель, подай!», «Стебель, помоги!», «Стебель, подержи!». Валерка не обиделся на Галю, прозвище показалось ему озорным, веселым…

Закончив последнюю борозду, Галя решила перегнать трактор на другую сторону колка. Там она будет пахать после обеда. А есть как хотелось! Горячего бы супа! Душистого, дымящегося. Луку в него накрошить, перцу сыпануть. И большую бы горбушку хлеба, теплого хлеба из русской печки. Чтобы корочка хрустела на зубах.

На опушке березняка весенние потоки расчесали прошлогоднюю бурую траву, расстелили ее по земле. Теперь потоки иссякли, но трава отметила их путь, она так и осталась прилизанной, полосами прилипшей к земле.

Трактор наехал на эти полосы, гусеницы глубоко вмялись в сырую землю. Он сбежал в ложбину, полез в кусты и вдруг зарылся по самый радиатор. Галя так и ахнула: ведь здесь со дна ямок били ключики, здесь рождался ручей. Испуганная Галя дала задний ход. Бешено работали гусеницы, летела грязь, трактор дрожал, лязгал, дергался, а Галя умоляла его: «Ну, поднажми, поднажми еще, миленький! Ну, еще! Родной мой, выручай!» Мотор ревел от натуги, казалось, он хотел вырваться из капота. Но трактор засел, видно, крепко.

Галя остановилась, не глуша мотора, выскочила из кабины. Сапоги зачавкали в грязи. Она побежала вперед — там было совсем топко, рванулась вправо, влево — топь. Сухая земля оказалась только позади. Всего лишь три-четыре шага назад, и все было бы хорошо. Галя опять забралась в кабину, схватилась за рычаги.

— Да иди же ты, иди, сатана! — теперь она уже ругала трактор. Потом снова начала умолять: — Ну, миленький, еще, еще постарайся!

«Что же это я делаю? — очнулась Галя. — Я еще глубже загоню его». Она выключила мотор, выпрыгнула из кабины, утонула чуть не по колена в болотистой земле, упала на четвереньки. Ей показалось, что она, после тракторного рева, оглохла от тишины. Держа перед собой руки, облепленные грязью, выбралась на сухое место. Она стояла с вытянутыми руками и плакала от бессилия, от неумения. Что же теперь делать? Пойти на полевой стан, позвать на помощь? Галя сморщилась, когда представила, какой град насмешек посыплется на нее: «Девчонка, ясное дело!», «Не в свои сани села, растяпа!», «Навязалась на нашу шею!».

Галя подошла к кочкам с травянистыми бородами и увидела несколько ямок. В них кипела вода, текла из ямки в ямку, и вдруг она, усилившись, побежала ручьем! Он вился, играл бликами, журчал между кочками, несся к реке. А она сурово шумела где-то совсем близко.

Короток путь ручья, и коротка его жизнь среди цветущих верб, поэтому он чище, вода в нем вкуснее, чем в мутной, большой реке-работнице.

Думая об этом, Галя так долго мыла руки, что их даже заломило от ледяной воды. Она ополоснула лицо, и ей стало легче.

Шершавые губы ее сжались, глаза блестели сухо и мрачновато, а между бровями прочертилась суровая морщинка. Галя подождала, когда вода очистилась, и, став на колени, почти легла, припала к струе и пила, пила, пока в животе не стало холодно.

Вымыв сапоги, почистив комбинезон, она решительно пошла к полевому стану. Черт с ним, пускай смеются! Сейчас главное — выручить трактор. Ее мысли прервал голосок птахи чечевицы. Она звонко спросила из куста: «Витю-видел? Витю-видел?»

— Увижу, увижу, — проворчала в ответ Галя.

Около дома, за длинным столом с ножками-чурками, врытыми в землю, обедали трактористы, сеяльщики, шоферы. Ели из глубоких эмалированных мисок, стучали ложками. Все они пропыленные, с сильными жесткими руками.

Кузьма Петрович ворчал:

— Учетчик наш с утра зальет шары, а потом куролесит по полям со своим аршином. Сам черт ногу сломает в его записях… Ты чего, Галина, канителишься? — спросил он, увидев Галю. — Садись.

Тут Галя решительно подошла к нему и сообщила мрачно:

— Трактор я завязила. Не заметила топи и влезла.