Галилей

В глубине души он, правда, надеялся, что папа, неглупый человек, хотя бы поймет, что запрет «пифагорейского учения» в конечном итоге обратится против самой же церкви. Прочтя «Диалог», ему следовало бы усомниться в правильности тезиса о том, что, осуждая мысль о движении Земли, Святая служба действовала не по незнанию, а взвесила все. Но Урбан, разъяренный его упорством, ничего не пожелал понять. И среди кардиналов не нашлось никого, кто указал бы ему на губительность такого пути. Снова, как и в 1616 году, церковь оказалась не в состоянии уразуметь, что вопрос о движении Земли не вопрос веры и что истина не перестанет быть истиной, какими бы цитатами из Библии ее и ни пытались опровергнуть!

Его преследование — акт произвола? Самодур-папа, учиняющий гонение на безвинного ученого? Нет, Галилей знал, на что он шел. Он действительно нарушил серьезнейшие предписания, преступил данные ему приказы, пренебрег волей папы римского и, несмотря на все препоны, сумел напечатать свою книгу. У инквизиции есть основания его преследовать. Трагедия его не в том, что он жертва какого-то произвола, а в том, что он живет в мире, где его могут на законном основании преследовать и мучить за издание книги, которая составит славу Италии, мучить за его всепоглощающее стремление к научной истине, которая для него столь желанна, что даже подавляет страх перед инквизицией.

Он знает, что у Святой службы достаточно оснований, чтобы возбудить против него процесс. Но это как раз тот самый случай, когда законность не лучше произвола.

Галилей молил об отсрочке. Он, глубокий старик, прикованный болезнью к постели, не может сейчас, среди сырости и холода наступившей зимы, предпринять столь тяжкое и опасное путешествие.

Письма его нельзя было читать без чувства сострадания. Это признавал и Боккабелла. Но удовлетворить его просьбу не представлялось возможным. Все упиралось в ревнивую неуступчивость самого Урбана. Советовать Галилею надо иное: чтобы он, собрав силы, как можно скорее выезжал. Ничто сейчас не пойдет ему так на пользу, как безотлагательное выполнение приказа. Урбана, похоже, ничто так не волнует, как желание получить доказательство покорности Галилея не на словах, а на деле. До тех пор пока тот во Флоренции, никакие доводы не будут приняты во внимание. Их сочтут лишь за свидетельство сговора. Ведь даже известие о месячной отсрочке Урбан воспринял с крайним неудовольствием. Он строго-настрого приказал, чтобы, как только истечет срок, флорентийский инквизитор любой ценой заставил Галилея ехать в Рим.

Пусть Галилей, по крайней мере, советовал посол, покинет сейчас Флоренцию. Из Сиены или из другого места, где он остановится — дней двадцать ему придется провести в карантине, — можно будет возобновить хлопоты. Главное, чтобы Урбан убедился: этот приказ выполняют, и Галилей вовсе не хочет его обмануть. Если оттуда, где он будет, кто-либо внушающий доверие напишет в Рим о его плохом состоянии, не исключено, что удастся отложить приезд. Но сейчас, когда папа полон подозрений и во всем, что исходит от Галилея, видит лишь уловки и желание его провести, самое опасное — не подчиниться. Если он явится в Рим, его ждут меньшие неприятности, чем если он не приедет.

Кастелли вторил послу. Враги ничего так не ждут, как возможности поднять крик, объявляя его упрямым смутьяном, уклоняющимся от явки в трибунал. Поэтому Галилей должен превозмочь себя и двинуться в путь. Урбан говорил о Галилее с такой неприязнью, что даже Боккабелла при всех симпатиях к флорентийскому ученому не решился показать папе его письма с просьбой об отсрочке.

Новое донесение из Флоренции только подлило масла в огонь. Там сообщалось, как викарий инквизитора посетил Галилея и нашел его в постели, Галилей не отказывался явиться в Рим: он обязательно приедет, но не сейчас, когда его мучают приступы давней болезни. И представил заключение врачей. Три виднейших медика свидетельствовали, насколько серьезно он болен.

Это заключение совершенно разъярило Урбана. И здесь он увидел только очередную уловку Галилея. Хитрый старик намеренно улегся в постель, заручившись поддержкой своих приятелей медиков! На ближайшем же заседании Святой службы он приказал написать во Флоренцию, что туда направят комиссария инквизиции и врачей. Посланы они будут за счет Галилея. Если при освидетельствовании выяснится, что поездка не представляет опасности для жизни, то следует арестовать его и привезти в Рим в оковах. Если же ввиду подобной опасности придется отложить отъезд, то немедленно, как только таковая минует, тоже арестовать его и доставить в оковах!

Урбан был вне себя. Он словно забыл о столь ценимой им роли покровителя ученых. Даже не сохранил величественности, подобающей сану. Дал волю необузданному гневу — злой и мстительный человек, который никак не хотел признать, что кто-то осмелится оставить его в дураках.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ УМЕРЕТЬ СТОЯ ИЛИ ПОБЕДИТЬ НА КОЛЕНЯХ?