Галина

Как сладко бьется сердце! Как мне хочется на этот балкон... надеть на себя белое платье... Ведь для меня до сих пор было неизвестно даже значение таких слов: "волшебный яд желаний". Для меня яд - это "Мару-у-у-ся отра-вилаа-а-сь, в больни-и-и-цу по-о-о-везли-и-и..." Я хватаю граненый стакан, наливаю воды и залпом выпиваю. Но что это? Видение несчастной Маруси на больничной койке и доктора в белом халате уже не появляется перед глазами и не вызывает, как раньше, жалостливой слезливости. Оказывается, есть такой "волшебный яд", от которого замирает сердце, кружится голова и хочется от счастья улететь на небо.

Я выучила всю оперу наизусть. Знала все партии, хоры. Как безумная, с утра до ночи или пела, или читала вслух стихи. Садилась за стол, брала школьную тетрадь и начинала писать и петь:

Пускай погибну я, но прежде

Я в ослепительной надежде

Блаженство темное зову;

Я негу жизни узнаю...

Естественно, что такое состояние привело меня к трагической развязке - я влюбилась! Мои фантазии и эмоции требовали выхода.

Он - мой Онегин - учился не в моем, а в следующем классе - в четвертом. Он был особенный. Он был не похож на остальных мальчишек. Все ребята вихрастые, одеты во что попало, а он - всегда аккуратно причесан (на прямой пробор!), в длинных, хорошо отутюженных серых брюках и того же цвета пиджаке, и рубашка всегда чистая. В общем, мне стало ясно, что

Ты чуть вошел - я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: "Вот он!.."

А он не обращал на меня никакого внимания. Ни малейшего. Но не могу же я подойти к нему и сказать: "Я вас люблю"! Ну, и решила я написать ему письмо. Конечно, я его целиком скатала у Пушкина:

Я к вам пишу. Чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать...

Длинное письмо получилось, несколько листов. Попросила одну девчонку, и она ему передала. Господи, как я ждала следующей перемены, чтобы узнать свой приговор! И что же? О, ужас! - он ничего не понял, мой Онегин в серых брюках и с безукоризненным пробором! Он ничего не сказал мне и не посмотрел на меня даже, а я убежала домой и горько плакала от обиды и разочарования. Мне было 10 лет, и я перестрадала мою первую и несчастную любовь. Почти по Пушкину. Ведь и Онегина любовь Татьяны вначале не затронула. И пленил-то он Татьяну потому, что светским львом явился в скучное деревенское общество... Прямой пробор... Серые брюки... Как это по-русски! И какая все это у Пушкина правда!

Эта встреча с великим поэтом и с Чайковским - великим композитором навсегда решила мою судьбу. Из моей реальной жизни, до предела начиненной картинами пьянства, неприкрытой ложью и трескучими маршами, я вдруг унеслась в иной, доселе неведомый и недоступный мне мир красоты, волшебных звуков, неземной чистоты. И обратно уже никогда не возвращалась. Все, что было до этого, просто перестало существовать, а будущее рисовалось в самых радужных красках.

Да, решено - я буду артисткой, я буду певицей!

(Через пятнадцать лет я стояла на сцене Большого театра - и пела Татьяну, а партнером моим был Норцов - Онегин моего детства. И, как пятнадцать лет назад, затрепетало в тоске сердце от его холодного: "Вы мне писали? - Не отпирайтесь..." Знаменитый артист заканчивал свою карьеру - я ее начинала.)

Интересно, что когда я, уже восемнадцатилетней, впервые услышала "Евгения Онегина" в театре - в Ленинградской опере, - меня страшно разочаровало то, что я увидела на сцене. Нее покачалось мне искусственным после моего непосредственного, естественного ощущения этой гениальной музыки и стихов. Тогда, в детстве, разыгрывая сама с собой сцены из оперы, никогда не знавшая и не видевшая профессионального театра, я создала себе свой, особый театр такой, каким видело его мое воображение. После детских восторженных переживаний, заставлявших все во мне трепетать, а меня самое - уноситься в заоблачные дали, я болезненно почувствовала неправду сцены: старая, низкорослая Татьяна, Онегин с брюшком... Все было фальшью, обманом - и они надолго оттолкнули меня от оперного театра.

Я не влюбилась в оперный театр - нет, я любила пение и тот мир, который я чувствовала в себе и который создавала. Тот живой мир, который жил в моем воображении, который не мог быть фальшивым, ибо был нематериален и к нему нельзя было прикоснуться.

После тех дней, перевернувших мою жизнь, я стала много и без разбору читать. И Пушкина, и Лермонтова, и "Анну Каренину" Толстого, и "Блеск и нищету куртизанок" Бальзака. Тут же новое увлечение - драматический кружок и, наконец, хореографическая школа, куда я ходила два года. Помню, что танцевать я не очень любила, но мне нравилось стоять у станка и делать красивые, плавные движения руками, держать спину, шею, изящно поворачивать голову. Или медленно, плывя, пройти по залу. Это вызывало во мне ощущение величавого спокойствия: я казалась себе царицей. Но для того, чтобы выразить все, что было во мне, все, что я чувствовала, - я нуждалась в слове.