Галина Петрова. Между нами, девочками

Бабушка пыталась отдать меня в балетную студию. Я не увлекалась балетом и была не слишком худенькой, зато она его обожала и слепо любила внучку. В студии попросили: «Ну-ка, прыгни!» Я подпрыгнула и шмякнулась на пол, как Умка. Помните в легендарном мультфильме медвежонка, который пытался прыгать как олень – шмяк-шмяк?

После неудачного прыжка нам сказали, что у меня нет данных. Позднее это говорили и про мои способности к пению. Но в ГИТИСе я пела и преподаватели считали, что у меня прекрасный голос и слух хороший! В общем, оказалось, что я совсем не гадкий утенок, а вполне себе лебедь.

С мастером повезло. Попов был очень тонким артистом с прекрасным чувством юмора и замечательным педагогом, но мы его почти не видели и очень грустили по этому поводу: ну как же так, почему он не приходит?! Спасало только то, что со второго курса у нас преподавали ученики Андрея Алексеевича – Борис Морозов и Иосиф Райхельгауз. Захаживал и Анатолий Васильев. Это была одна компания, которая потом пришла вместе с Поповым в Театр имени Станиславского, – в конце семидесятых Андрей Алексеевич был назначен его художественным руководителем.

Про Попова я все поняла спустя годы. Он стеснялся преподавать, настолько был интеллигентным, воспитанным и застенчивым человеком. И когда просили кого-то отчислить или поставить плохие оценки, его это мучило! Он мог показать, как сыграть этюд, объяснить, где ты ошибся, дать совет. Но стеснялся кого-то чему-то учить и вести себя назидательно, как другие педагоги. Очень многие ведь отыгрываются на учениках, вымещают свои комплексы.

Мы рассчитывали, что после окончания ГИТИСа придем к своему мастеру в Театр Станиславского всем курсом. Это было обещано Попову, и нас, студентов, активно задействовали в текущем репертуаре. Я играла в спектакле «Робин Гуд» с Владимиром Кореневым и в «Автопортрете» с Василием Бочкаревым, Альбертом Филозовым и Аллой Балтер.

А моей коронной ролью стала Корова в спектакле «Брысь, костлявая, брысь!», поставленном Борисом Морозовым. Это очень драматичная и трогательная история литовских Ромео и Джульетты. Корова, подаренная юношей любимой девушке, символизировала его сердце. В конце она погибала от руки злобного отца «Джульетты». Влюбленную пару играли мои однокурсники Марина Хазова и Саид Багов.

Морозов долго думал, как показать корову в театре, и решил, что изображать ее должна девушка. На сцену меня выводил за руку гениальный Юрий Гребенщиков. Я была в балахоне из рогожки, украшенном детскими рисунками, и с колокольчиком в руке, звеневшим при каждом шаге. Волосы собраны в два хвостика – намек на рожки, а глаза подчеркнуты специальным гримом, они занимали пол-лица. Внешне я напоминала беззащитного ребенка, и когда меня убивали, в зале все плакали. Колокольчик замолкал, я зажимала пальцем его язычок, поднималась на цыпочки и уходила в полной тишине. Спектакль шел с аншлагами, как и другие постановки молодых режиссеров, пришедших с Поповым.

Но наши славные органы не дремали, там очень быстро поняли, что в Театре Станиславского окопалась фронда. Слишком большая вокруг началась тусня. Сначала уволили Райхельгауза. Вскоре ушли Анатолий Васильев и Борис Морозов. Попов тоже покинул театр. Наша мечта рухнула, пришлось искать работу. Я даже в Ленинград ездила показываться, но очень хотела попасть в «Современник», как и другие ребята. Мы все про него знали, пересмотрели все спектакли, потому что Райхельгауз когда-то работал в этом театре режиссером и водил туда нас.

На показ в «Современник» пришли всем курсом. Пока ждали начала, подошел молодой актер: «Слышал, что возьмут только двоих – девочку и мальчика. Больше ставок нет». Я подумала, что худсовет, конечно, выберет Марину. Она была звездой нашего курса. Внутри все упало, но вместе с тем я почувствовала странное облегчение. Больше не было нужды стараться, удивлять худсовет. Наверное, из-за этого посыла – гори оно все синим пламенем! – я так удачно и показалась. По натуре была очень ответственным человеком, и мне зачастую не хватало внутренней свободы, а тут она появилась. В результате взяли двух девочек – меня и Марину. «Прогноз» не оправдался.

Почти сразу театр отправился на гастроли в Челябинск. Мы с Хазовой подъехали позднее. Сначала я, потом – она. В Челябинске никто не встречал. Когда вышла из поезда на вокзале, стало не по себе. Я была одна в чужом городе и в театре еще никого не знала. В гостинице совсем загрустила. В номере тоже оказалась одна и не понимала, куда идти, к кому обращаться.

Для начала решила пообедать, спускаюсь по лестнице в буфет, а навстречу Костя Райкин. Улыбнулся: «Здравствуй, Галюша. Ты сегодня приехала? – Я в ответ пролепетала что-то невнятное. Райкин посмотрел как-то очень внимательно и через паузу спросил: – Тебе плохо, да? Приходи к нам с Леной. Чайку попьем». Видимо, у меня был тот еще вид!