Почуяв кровь, лошади всхрапывали, покрывались потом и, дрожа всем телом, бешено ржали. Некоторые срывались в галоп, другие люто грызли друг друга. Дикое ржание, предсмертный хрип, выстрелы, оглушительное карканье круживших над полем туч ворон сливалось в леденящую душу какофонию.
Последним приказом Кусманека было расстрелять весь имеющийся боезапас, взорвать форты и мосты. Венгры, принявшие активное участие в обороне Перемышльской крепости, решили не отдавать противнику свои полковые знамена и разрубили их саблями на мелкие куски, разделив последние между офицерами.
Целых четыре дня Белинскому пришлось провести в костеле, наблюдая из башни за происходящим вокруг и фиксируя места захоронений оружия, пока наконец передовые русские отряды не вошли на территорию полностью разрушенной крепости.
Все это время, ночами, с огромным риском для себя, Флора приносила ему еду и перебинтовывала рану.
Девятого марта[213]
в штабе Осадной армии состоялось подписание акта о капитуляции.Радостную весть о падении Перемышля сразу сообщили царю. На русских фронтах новость была встречена с восторгом, воздух сотрясали громкое «ура!» и приветственные залпы винтовок и орудий. На улицы Петрограда и Москвы вышли толпы народу с флагами и портретами императора. В газетах заговорили о переломе в Великой мировой войне.
В Вене в этот день также собралась двухтысячная толпа у военного министерства. Кричали «Хватит войны!».
Белинский явился в штаб в австрийской униформе, но на это никто не обращал внимания – все были очень заняты и чрезвычайно взволнованны. Бегали с поручениями офицеры, стучали машинки, трещали телефоны…
– Петроград. Главное управление Генерального штаба, – диктовал кто-то телеграмму, – учет оружия затрудняется отсутствием людей и перевозочных средств. Обнаружено пятьсот вагонов, четыре паровоза, двести пятьдесят пудов угля. В сохранности свайный и железнодорожный мосты через Виар и виадук на Львовском шоссе. Все казарменные и казенные здания в исправности, окна выбиты и изломаны печи.
– Срочно присылайте двух приставов, семь околоточных надзирателей и двадцать городовых! – кричал по налаженной связи со Львовом помощник коменданта. – Еще нужны торговцы, мыло, белье, сушеные овощи и соленья…
– Первыми отправлять венгерские части, – давал указания начальник эвакуационной комиссии, – за ними немецкие, потом итальянские и румынские. Поляков, чехов и русинов оставлять до конца эвакуации. Не более двух конвойных на сто человек…
– Австрийских винтовок двадцать пять тысяч, из них годных около половины, – подбивали нарастающий итог офицеры этапно-хозяйственного отдела, – патронов винтовочных свыше шести миллионов, велосипедов семьдесят, брезентов тысяча…
– Возвратного тифа, холеры нет, – составляли сводку начальнику санитарной части фронта, – при больных оставлен весь врачебный персонал.
Капитан наконец нашел начальника разведки подполковника Иванова и его офицеров, которые встретили его как героя.
– На доклад к Пневскому пойдем позже, – сообщил Иванов, – ему сейчас не до этого. У нас большие неприятности.
И рассказал, насколько шокирующей оказалась для командования армии цифра плененных австрийцев – сто тридцать тысяч вместо предполагаемых пятидесяти. Ставка наверняка не решилась бы двинуть армии вперед, зная, что в тылу у нее такая мощная группировка противника, сдерживаемая лишь семьюдесятью тысячами плохо вооруженных ополченцев, растянутых тонкой ниткой на семьдесят верст. Теперь генерал-квартирмейстеру, главному ответчику за столь искаженное информирование, оставалось только надеяться, что за торжествами и благодарственными молебнами по случаю великой победы не последуют строгие выводы и наказания со стороны главнокомандующего.
– Страшно представить последствия, если бы австрийцы прорвали осадную линию и вышли к нам в тыл, захватили все наши склады и ударили по нашим армиям у Карпат! – ужасался Иванов. – Вы совершили настоящий подвиг, капитан. Вы своевременно уведомили об их плане – это заслуживает высшей награды, и я не сомневаюсь, что ходатайство о вашем награждении будет удовлетворено.
– Выдайте нам секрет, – почти серьезно спросил Белинского Кайданов, – чем вы так расположили к себе своего ангела-хранителя, что он так заботливо оберегает вас от всех бед?
– Пожалуй, мне известна только одна разумная причина, – отшучивался Белинский, – я никогда не плюю через левое плечо и тем самым не порчу отношений с нечистой силой. Ведь там, кажется, стоит дьявол.
Сумаров же попросил капитана честно высказать свое мнение: смог бы он выполнить задание, если бы вместо капитана в крепость послали его?
– Безусловно, может, даже лучше меня, – с самым серьезным видом отвечал капитан, – но, видно, у вашего ангела-хранителя были причины не пускать вас в крепость.
Не дожидаясь своих вещей и не переодеваясь, Белинский поспешил показать офицерам разведывательных групп места хранения австрийского оружия и имущества. Выходя из штаба, он неожиданно столкнулся с ротмистром Сушковым.