Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Они обнялись, и капитан, взяв саквояж, направился к черному выходу.

Не успел Белинский подъехать к «Европейской», как его обступила толпа уже знакомых ему по вокзалу факторов, наперебой предлагавших свои услуги:

– Etwas kaufen?[30]

– Gans ordentiches?[31]

– Fir unterhaltung?[32]

В фойе гостиницы стоял рояль и широкие, удобные кресла. На стенах висели портреты мужчин и женщин, одетых по моде прошлого века. В ресторане оркестр играл мелодии Штрауса. Официанты обносили напитками компании уже явно подвыпивших военных. Здесь можно было видеть представителей всех родов войск российской армии: офицеров пехоты и артиллеристов, гусаров и армейских казаков, штабных, священников, врачей полевых госпиталей и даже сестер милосердия в белых косынках с красным крестом, примостившихся в углу за чаем. Пьяные полковники и генералы сидели за одним столом с младшими офицерами, громко споря в густом папиросном дыму о спасительной миссии России, человеческой судьбе, предательстве министров, эгоизме союзников и зверствах противника.

Большинство из них направлялись на фронт, и здесь не действовал приказ военного коменданта относительно проживания офицерских чинов исключительно при своих частях, запрета знакомств с публичными женщинами и употребления спиртных напитков.

Получив ключ у портье, Белинский поднялся в свой номер. Впервые после долгого бытия не в одиночестве он мог наконец написать письмо матери. А потом он долго лежал с открытыми глазами и думал о неожиданном задании и этом необычном, застывшем в Средневековье городе с его многоязычными обитателями.

Утром у капитана возникло ощущение, будто он проснулся в городе своей юности Вильно – так знакомы были эти ранние звоны колоколов, бой часов на ратуше, гул первых трамваев и скрежет открывающихся ставен в магазинах и лавках.

В пустом зале ресторана, куда он спустился позавтракать, за чашкой кофе, раскладывая пасьянс, сидела в одиночестве дама. Заметив капитана, она улыбнулась ему той улыбкой, которая обычно не оставляет никаких сомнений относительно намерений ее обладательницы.

Портье сообщил Белинскому номер телефона, по которому его просили срочно позвонить. Это был Кирьянов:

– Хорошо, что тебя застал. Я уже послал к тебе Новосада. Дело в том, что только что прибыли вещи, найденные у Лангерта при аресте. На фото в удостоверении он, в отличие от фотографии, полученной нами из Брест-Литовска, без бороды и усов. Тебе следует побриться.

* * *

Взяв со стойки свежий номер «Газеты ранней», капитан вышел из гостиницы и двинулся вдоль по Мариацкой, по которой сейчас, в отличие от предвоенных времен, не громыхали многочисленные экипажи и не дефилировала шумная толпа.

До запланированного визита к адвокату Коркесу он решил немного пройтись по утреннему городу.

Вдоль сверкающих дорогими ювелирными украшениями витрин магазинов, внимательно поглядывая на каждого встречного, прохаживался военный патруль – три солдата под командой зауряд-прапорщика и унтер-офицера.

Солдаты навешивали на трамвайные и фонарные столбы телефонные провода. Ответственность за их сохранность возлагалась на дворников, как их здесь именовали – дозорцев, которые наблюдали за работой солдат из соседних домов.

Возле кухонь бесплатного питания уже скапливался народ в надежде получить свои пол-литра супа от сердобольных монашек. Несмотря на предпринимаемые усилия новой администрации, продовольственная проблема в городе оставалась сложной. Исправить быстро положение мешала специфика завоза провизии во Львов. До войны почти все продукты поступали в город издалека. Крестьяне соседних гмин[33], где основными сельскохозяйственными культурами являлись овес и рожь, доставляли в город лишь небольшое количество молока и овощей. Уже в конце марта в магазинах города обычно можно было купить молодую картошку из Африки и Алжира, чуть позже из Венгрии. Яблоки привозили из Тироля, цитрусовые из Италии и Франции, масло из Дании, сыры из Швейцарии. В магазинах было полно венских кексов, тортов и бисквитов. Каждый день по домам в белых возах развозилось свежее молоко из Пшеворска, а в зеленых – моравский хлеб, испеченный из малопольской муки. Розами и фиалками щедро обеспечивала Ривьера. Теперь же все это заменили десятки народных кухонь, разбросанных по разным районам города в строгом соответствии с проживающим там контингентом, – для пролетариата, инвалидов и убогих, медицинско-артистической публики, преподавателей и профессуры, евреев.

Несмотря на проблемы с продуктами, в городе действовали многочисленные кафе или, как их здесь называли, «кавьярни», где еще можно было выпить сносный кофе, и кое-где даже с шоколадом.

Белинский шел и не переставал удивляться разнообразию и богатству архитектурных стилей города.