Галлюцинации, или быль о необыкновенных приключениях автора в дьявольском раю

Но мои предчувствия не сбылись. Оказалось, что одно из суденышек, "Фабиолита", отплывает вниз по реке через два дня. И вот за несколько часов нам удалось все уладить. Мы заплатили шестьсот песо, чтобы обеспечить себе места. На рассвете назначенного дня все наши звери, камеры, книга перемен "Ицзин", сачки для бабочек, формальдегид, дневники, экземпляр "Поминок по Финнегану", средство от насекомых, хлорохин, противомоскитные сетки, гамаки, бинокли, магнитофоны, гранола, арахисовое масло и медикаменты, а также все прочее, что необходимо человеку для путешествия по бассейну Амазонки, было свалено на берегу реки. Когда мы поднялись на борт крошечного торгового суденышка, которому отныне предстояло стать нашим средством передвижения, капитан Эрнито показал нам наши места — ящики с лимонадом, отливавшим флюоресцентной зеленью, электрической желтизной и пронзительным багрянцем. Нам сообщили, что путь до места нашего назначения займет от шести до двенадцати дней, "в зависимости от того, как пойдут дела". Джон Браун спустился к реке, чтобы помахать нам на прощанье. И он действительно извлек большой белый носовой платок и стал им махать. Вскоре старик превратился в едва различимое пятнышко. Пуэрто-Легисамо исчез вдали, а нашим миром стали река, зеленый берег, пронзительные крики попугаев и насекомых и коричневая вода.

Двигатель медленно, но верно увлекал нас на середину сверкающей коричневой реки, а над нами были огромное небо и огромное солнце. Что за волшебный миг! Ты сделал для путешествия все, что мог, и наконец отправился в путь и больше ни за что не отвечаешь, возложив свое бремя на пилота или штурмана, капитана или диспетчера. Оборвались все узы с миром, который ты покинул, а лежащая впереди цель неведома. Излюбленный миг, более привычный и все же менее ощутимый в стерильной атмосфере трансконтинентальных авиалайнеров… Насколько же богаче он переживается здесь, в окружении груза из вяленой рыбы и лимонада местного разлива, отравленного сверкающими красителями.

Я расчистил себе крошечное пространство, где можно было сесть, скрестив ноги, и свернул самокрутку из превосходного килограммового запаса Санта-Марта-Голд (сорт марихуаны), который мы скопили за время месячного пребывания в Боготе. Течение реки было сродни крепкому дыму, который я вдыхал… Течение дыма, течение воды и течение времени. Все течет, как сказал мой любимый грек. Гераклита прозвали плачущим философом, как будто он говорил так от отчаяния. Но при чем тут плач? Мне по душе его слова: они вовсе не заставляют меня плакать. Вместо того чтобы толковать pante rhea (Правильно: Panta rhei (panta Kineltai Kai ouden menei (греч.) Все течет (все движется, и ничто не остается неизменным.) Выражение приписывается древнегреческому философу Гераклиту как основное положение его философии. — Прим. перев.) как "ничто не вечно", я всегда считал это изречение западным выражением идеи дао. И вот мы тоже движемся вместе с течением Рио-Путумайо. Какая же это роскошь покуривать, снова оказавшись в тропиках, на солнце, подальше от смены времен года и мест погребения. Подальше от жизни в Канаде в условиях чрезвычайного положения, на краю раздувшейся от войны, обезумевшей Америки. Смерть матери и совпавшая с ней потеря всех моих книг и предметов искусства, которые я собрал, бережно переправил домой и хранил и которые потом сгорели в одном из тех лесных пожаров, что периодически опустошают холмы Беркли. Рак и Огонь. Огонь и Рак. Подальше от этих ужасов, где государственные дома цвета зеленоватого воска медленно разрушаются, покрываясь паутиной трещин, посреди живого духовного ландшафта.

А до этого был Токио: его инопланетная атмосфера, притворные попытки включиться в рабочий цикл. Насколько может человек утратить все человеческое, пробыв некоторое время в нечеловеческой ситуации? Ночи в поездах. Душные помещения английских школ Акикабары. Токио вынуждал к трате денег, когда единственным выходом было их беречь.

Я мысленно возвратился в те десять месяцев углубляющегося отчуждения, которые начались, когда я покинул тропики Азии и, как комета, которую силы притяжения едва не столкнули с собственной звездой, пронесся через Гонконг, Тайбэй, Токио и Ванкувер, прежде чем меня забросило в работающую на войну Америку и дальше, во внешнюю тьму иного, нового, отчаянно нищего тропического мира. Маршрут полета из Ванкувера в Мехико пролегал над местом успокоения моей матери, которая первую зиму спала в своей могиле. И дальше, через Альбукерк, который промелькнул в пустынном пространстве ночи мимолетным чередованием света и тьмы. Все дальше и дальше. — и все ближе к тому, что тогда было только замыслом: к Амазонке.