Галлы

Когда в IV веке до н.э. происходит внезапное вторжение кельтов в греческое сознание, то их образ непосредственно связывается с их своеобразным отношением к смерти. Аристотель пишет: «Кельты не боятся ни подземных толчков, ни бурь». Другой источник, воспроизведенный поздним автором — Элианом, уточняет: «Многие совершенно уверены, что их затопит море. Среди них даже есть те, кто с оружием в руках бросаются в катящиеся валы, размахивая обнаженными мечами и пиками, как если бы они могли напугать воду или ранить ее». С тех пор эта карикатура будет всюду лепиться к кельтам и галлам — бесстрашным людям, не боящимся смерти, способным идти на штурм, бросая свои обнаженные тела на вражеские пики.

С эпохи Аристотеля философы и историки хорошо поняли, что такую исключительную отвагу возможно объяснить только совершенно ясными религиозными и эсхатологическими воззрениями. Благодаря исследованиям Посидония Апамейского эти воззрения стали, наконец, известны. Цезарь приводит их краткое и суховатое изложение: «Друиды, прежде всего, убеждают, будто души не исчезают бесследно, но после смерти они покидают одни тела, чтобы вселиться потом в другие. Они думают, что такое верование пробуждает крайнюю смелость, поскольку заставляет презирать смерть». Диодор несколько более точен: «Они дерутся на дуэлях без всякого страха расстаться с жизнью. В самом деле, учение Пифагора для них имеет исключительную силу. Согласно ему души людей бессмертны, и по истечении некоторого количества лет каждая душа возрождается к жизни, вселяясь в другое тело». Но наибольшую ясность вносит поэтическое высказывание Лукана: «Согласно вашим хозяевам [он обращается к друидам], ...один и тот же дух оживляет наши тела в другом мире: смерть есть середина долгой жизни... Они счастливы — эти народы под взорами Медведицы. Они счастливы в своих заблуждениях. Они — кого не пронизывает никакой страх, даже самый сильный из возможных — страх смерти. Потому они совершенно естественно бросающиеся на ощетинившиеся копья; отсюда — души, способные заглянуть в лицо смерти». Однако и от Лукана ускользнула квинтэссенция этих верований. Как мы увидим ниже, ее нам передает другой поэт, Силий Италик. Он утверждает, что смерть в бою позволяет воину непосредственно достичь небесного рая, предназначенного богам и героям. Иначе говоря, он также изымает себя из цикла перевоплощений. Отсюда легче понять то невероятное неистовство, охватывающее его во время боя.

Такие верования — продуманные и адаптированные к каждому типу личности и образу жизни — находятся в полном противоречии с почти абсолютным отсутствием всякого умозрения о потустороннем у римлян. Они, разумеется, в немалой степени определяют концепцию галлов касательно смерти и их представления о том, как проводить похороны и обустраивать могилу. Смерть — это, естественно, важное событие, однако не столько по сравнению с только что истекшей жизнью, сколько по сравнению с открывающимся будущим и общением, которое будет доступно умершему со своими предками и, может быть, с некоторыми божествами. Так, Диодор сообщает, что часто (во времена Посидония) «они бросают в огонь погребального костра письма, адресованные уже умершим родственникам, как если бы те могли их прочесть». В этом галльские похороны больше похожи на похороны, принятые в алтайском[24] мире, чем в греко-римском.

Похороны

О похоронах, если понимать под этим совокупность ритуалов, проводимых в течение нескольких дней или недель с момента смерти до закрытия захоронения, известно мало, характер похорон зависит от личности усопшего и от того, как он ушел из жизни. Античными историками описаны два случая. Самый известный — это тот, о котором сообщает Цезарь в своем общем описании галльских нравов: «Если высокорожденный отец семейства скоропостижно умирает, то его родственники собираются, и, если его смерть дает повод подозрениям, то женам учиняется допрос с пристрастием, как если бы они допрашивали рабов. Если подозрения подтверждаются, то их казнят огнем и другими самыми лютыми казнями». Подобный подход, который вызывает у нас удивление и должен был иметь место в исключительных случаях, указывает, что смерть всегда являлась предметом пристального изучения. Галлы задавали всегда вопрос: естественна она или, может быть, стала результатом преступления? Или, если речь идет о воине, то погиб ли он в бою, с оружием в руках, или спасаясь бегством? Такие вопросы отнюдь не являются праздными, так как ответы на них напрямую предопределяют характер похоронных обрядов, позволяющих душе усопшего достичь только ей предназначенной обители. Второй тип описанных похорон относится к погибшим воинам на поле чести. Их тела не следует ни погребать, ни сжигать — это было бы кощунством. Наоборот, их трупы надо оставить на поле битвы, чтобы грифы и другие падальщики насытились ими и тем самым позволили бы душам воинов достичь небесных обителей.