Галобионты

Степанов старался сохранять спокойствие. Пока это ему удавалось.

– Что ж, – поговорил он со снисходительной усмешкой, – если тебе угодно, мой друг, вознесемся в философскую сферу. Мои родители создавали меня, повинуясь инстинкту, вложенному природой в каждого нормального человека, я говорю об инстинкте продолжения рода. Они, если выразиться утрированно, действовали наобум, ни в малейшей степени не представляя, к каким последствиям приведет акт совокупления. Я же, создавая себя, на девяносто процентов был уверен, какая личность разовьется в созданной мной гебуртационной камере. Твои тело, лицо, разум, характер, навыки и способности – все это было изначально предопределено мной.

Я желал создать именно такого индивида, как ты, и вот теперь ты здесь.

Степанов умолк, торжествующе глядя на Алекса.

– Для чего вы меня создали?

– Скорее, нужно спросить: «для кого», – поправил профессор, – отвечаю: для себя.

– То есть, вы создаете себе рабов.

– Ты слишком сильно выразился, мой друг, – Степанов по-отечески хлопнул Алекса по плечу, – я хочу видеть в вас не бездумных рабов – этот этап я уже прошел. Мне нужны помощники, умные, способные к диалектике, обладающие широким мышлением и громадным запасом знаний. Если хочешь, как только представится случай, я посвящу тебя в весь процесс.

Ты убедишься, какой титанический труд мне пришлось проделать, чтобы видеть себя сейчас. И еще, – добавил Степанов с горделивым смешком, – без ложной скромности скажу: никому до меня это не удавалось.

– Вы гений, – сказал Алекс.

Степанову не понравилось, что галобионт произнес это просто, без тени благоговения или хотя бы уважения.

– А раз так, разве я не заслужил отдачи?

– Что такое гениальность? – спросил Алекс вместо ответа.

– Гениальность? – с некоторой растерянностью повторил Степанов. – Это дар, которым наделила меня природа.

Конечно, я мог бы сказать, что во мне счастливо сочетаются редчайшие гены. Но это всего лишь везение, я готов признать.

– Вы считаете, что вправе безответственно распоряжаться этим даром? И что вы не обязаны отдавать себе отчет в своих деяниях?

– А ты, оказывается, моралист? – у профессора беспокойно забегали глаза, вопросы Алекса выбили его из колеи.

– Я пытаюсь мыслить логически. Вы утверждаете, что я должен испытывать к вам благодарность, но почему же вы тогда не испытываете благодарности к человечеству, наделившему вас гениальностью.

– А с чего ты взял, что я не испытываю благодарности? – неуверенно спросил профессор.

– С того, что вы используете этот дар для себя одного и убеждены в своем праве самолично распоряжаться им.

Степанов поднялся и заходил по комнате. Теперь он понимал, почему Геракл, со всей его незаурядной моральной силой, не смог оказать психологического воздействия на Алекса.

«Кажется, я создал чудовище», – сказал себе профессор, вскидывая на Алекса тревожные взгляды. Все же, он решил сделать еще одну, последнюю попытку.

– Видишь ли, мой друг, – заговорил Степанов, встав перед галобионтом, – оставим все эти моралистические споры, я хочу возвать к твоему разуму. Не сомневаюсь, что у тебя его хватает с избытком. Ты принадлежишь мне хотя бы потому, что только я один имею представление о всех механизмах твоего существования.

– Этой картой уже воспользовался ваш помощник Геракл, – произнес Алекс, кинув взгляд на барокамеру, – поэтому-то мы с ней и здесь.

При упоминании о Любови, Степанов окончательно вышел из терпения.

– Почему ты считаешь себя вправе отвечать не только за себя, но и за нее! – закричал профессор, приблизив покрасневшее лицо к Алексу. – Я полагался на тебя, доверил ее тебе, а ты вместо того, чтобы оправдать мое доверие, воспользовался моментом и так запугал ее, что она до сих пор не может придти в себя.

– Я не запугивал ее, – твердо ответил Алекс, спокойно выдержав гневный взгляд профессора.

– Не лги! – Степанов сорвался на фальцет. – Это ты задурил ей мозги!

– Она боялась вас все время. С самого первого мгновения своей жизни, когда она, открыв глаза, увидела вас перед собой, ее преследовал страх перед вами.

– Не правда! – пронзительно кричал Степанов. – Ей не за что меня бояться. Я хочу для нее только хорошего.

– Наверное, она не правильно истолковала ваши намерения.

– Это поправимо, – произнес уже более спокойным тоном, – я все поправлю. Просто все так нехорошо совпало. В момент, когда происходила адвентация, на нас напали, здесь творилась такая неразбериха, и к тому же, в любую минуту мог появиться полковник…

– Кто это?

– Что? – профессор осекся и недоуменно посмотрел на Алекса.

– Вы говорите о каком-то полковнике, я уже не первый раз слышу о нем.

– Это не относится к нашему разговору, – поспешил уйти от ответа Степанов.

Он прошелся по комнате, затем, заставив себя успокоиться, снова сел перед собеседником.

– Так вот, – заговорил Степанов, напустив на себя прежний благодушный вид, – оставим эти витания в догматических высях, тем более что, скажу тебе по личному опыту, они ни к чему дельному не приводят. Ты мое создание…

Алекс поморщился: слишком часто за последнее время ему приходилось слышать эти набившие оскомину слова.