Галоп

– Ладно, уел ты меня. Баш на баш, я не в претензии. Но проставиться все равно придется. Без этого никак. Иначе ребята обидятся. А здесь это знаешь, не там. Здесь мы вот так! – продемонстрировал он крепко сжатые в кулак пальцы.

И тут я сделал ошибку, сказав:

– Не бойся, проставлюсь.

– Смотри, ты сказал.

И ушел, унося с собой «малек».

На новом месте я устроился быстро. Свежее постельное белье я нашел в шкафу, бритва и зубная щетка у меня с собой. Большего пока не нужно.

Уже через четверть часа я вышел наружу с целью обследовать место, в котором мне предстоит провести по меньшей мере год. Да и вообще нужно определиться что здесь и как. Где, например, столовая, и какой у нее график работы. Последний раз я ел еще на орбите, а это было часов десять тому назад.

Метров в десяти от меня находился загон, с которого доносились родные с детства запахи, а по другую сторону его шел уже знакомый мне бородач Густав. Правда, теперь уже без крюка. Я кивнул ему, приветствуя, но тот, кажется, этого не заметил. Во всяком случае на мое приветствие он не ответил.

Я решил начать знакомство с лагерем со своего рабочего места. Черт, как же, оказывается, я соскучился по всему этому! Даже сваленный в кучу навоз казался мне родным после тесноты кораблей, служебных коридоров и даже гостиниц. Честно сказать, последний час я откровенно радовался жизни, ровно с того момента, когда моя нога ступила на твердую почву, а легкие получили порцию настоящего воздуха, пусть и несколько горячего. Но это деталь, как и приблатненно-хамоватый Рэм. Я вырос на просторах, пусть зачастую эти просторы бывали ограничены заборами ипподромов, но все равно это не шло ни в какое сравнение с размерами зажатых стенами офисов и даже словно вырубленными в городской толще улицами, сплошь забитыми людьми и всякого рода техникой.

Стойла массипо тоже были выполнены из бронепластика, и это, в общем, правильно, хотя с точки зрения гигиены и морального состояния животинок я бы лично выбрал толстые бревна, как то делают на лучших ипподромах и массостанциях. Но здесь не Земля, и приходится считаться не только с большой массой и физической силой животинок, но и теми условиями, в которых приходится работать.

Все денники были пусты, но в одном из дальних от входа я различил какие-то звуки и пошел на них, пошел намеренно медленно, не только давая глазам привыкнуть к полумраку, царящему здесь, но и впитывая в себя здешнюю атмосферу, которая хотя и отличалось от того, к чему я привык дома, однако ж была куда роднее, чем окружающие лагерь скалы и сама атмосфера непонятной агрессии.

Чем ближе я подходил, тем больше убеждался, что там кто-то поет. Ну, не совсем поет, а как бы бубнит себе под нос, фальшиво вытягивая какую-то мелодию. Но, как я не напрягал слух, слов было не разобрать. Тум-тум-турум-бум. Что-то в этом роде.

То, что я увидел в очередном деннике, я совсем не ожидал. Здоровенный детина выше меня, наверное, на голову, просто громадный, стоял на стремянке около массипо редкой для них вороной масти и что-то делал с ним, а животинка – видно это было совершенно отчетливо – дрожала крупной дрожью. Я в жизни не видел, чтобы массипо так трясло! И второе, что я увидел, это то, что ноги животинки охватывают толстые металлические кольца, переходящие в цепи, которые закреплены в толстых скобах на стенах.

– Эй! – окликнул я, не понимая, что происходит.

Эхо прошлось по огромному пустому помещению.

– А? – обернулся детина.

И это был второй шок меньше чем за минуту. Не сказать, что я уж совсем никогда не видел дебилов. Приходилось пару раз. Ну и в журналах, конечно, на иллюстрациях к статьям о страшной судьбе и жизни пораженных дебилизмом людей. Только там это было, как бы это сказать, отстраненно, что ли. Неприятно, где-то даже страшно, но, в общем, издалека. Тогда, как я теперь понял, при всем этом присутствовало подспудное чувство, что от всего этого можно отстраниться и забыть если не через минуту, то через десять. Забыть и не вспоминать. А тут это находилось рядом, прямо передо мной. И не через десять минут, ни через час я этого не забуду. Потому что это надолго.

– Что ты делаешь?

– Я?

– Ну не я же!

– Так это… Как его? Лечу. Да, лечу.

Лечит? А может и правда? Почему нет? А лицо… Ну что лицо. Мало ли какие лица бывают. Скажем, после аварии и неудачной пластической операции. Может, ветеринар? Только говорит он как-то странно для ветеринара. И при этом лечении животинку бьет, как в лихорадке.

– А ну слезай.

И он слез. Послушно и поспешно. Вроде бы даже с удовольствием. Ну уж с готовностью – точно. Здоровый, явно сильный, очень сильный физически, он явил вдруг просто детское, как говорится, ангельское послушание. В руках у него была большая пластиковая емкость, наполовину заполненная чем-то желтым, и обыкновенная малярная кисть.

И тут я увидел еще одно. Ботинки этого детины – размер так на сорок шестой – вместо шнурков были завязаны проволокой. Обычным алюминиевым электропроводом. Только не на бантик завязан, а небрежно закручен на концах. Ветеринар…

– Это что у тебя? – строго спросил я, показывая на банку.