Галопом по этажам жизни

После этого случая стал я стесняться тёти Насти.

Бывало, во всяк вечер, как гонишь мимо её участка стадо из лесу, угинаешь голову.

А она бросит рвать чай и ну нахваливать:

– Молодэць пастушонок! Гарно напас коз… Боки полные…

А ты со стыда ещё круче утягиваешь голову в плечи.

«То с одной стороны полные. А на другом боку наверху у всех ямки. Господи! Неужели им лень так наесться, чтоб не было ямок?»

Однажды разгромный дождь напал на меня с моим рогатым табунком.

Бежим домой.

А тётя Настя пережидает беду под придорожной ёлкой.

Увидала меня, зовёт:

– Иди‑но скорей сюда! Я закрою тебя от дождя. Ты ж весь мокрей воды! У тебя ж только, може, под мышкой и сухо!

Она встречно распахнула полы большого старого пиджака. И я с разбегу влетел в её тепло, как в жаркую комнату.

Я плотно прижался к ней спиной.

Два тёплых бугорка мягко обняли меня за плечи.

Она застегнула свой пиджак у меня на животе, погладила меня по мокрой руке.

– Маленький пастушонок… Совсем мокренький… Совсем холодненький…

И заплакала.

Начальную школу я кончил с отличием. Меня даже сняли на школьную доску. Почёт тебе, дорогой!

Из учителей нашей насакиральской русской совхозной восьмилетки мне запомнилась Анна Сергеевна Папава. Пава… Она преподавала нам грузинский язык. Молодая, красивая какой‑то торжественной красотой, она ходила всегда в окружении крепких духов. Почему Анна Сергеевна так любила сильные духи? Может, всё дело в нас? Может, мы, ученики, слишком смело пахли весёлыми и милыми жильцами наших сараев? И может, магазинными духами она отгоняла от себя наше сарайное амбре?

Ясно вижу и слышу обаятельнейшего умницу математика Петра Иосифовича Боляка. Правая рука у него была сухая. Война высушила…

К жали, вижу и слышу и мелкого, круглого, вечно паровозно сопящего директора школы Власа Барнабовича Талаквадзе. А век бы его не видать! Детей он не жаловал. И кто только воткнул его в директора?

Он вёл географию.

Сколько себя помню, у меня дома всегда была на стене карта. Любил я географию. Всё сочинял географические чайнворды, кроссворды. Уроки готовил честно.

А выйдешь к доске отвечать… Всё знаешь, летишь без запинушки. Кажется, его раздражало, когда ученик отвечал прилично. Начинал наш Влас хмуриться, хмыкать. Я почему‑то боялся смотреть на него. Нечаянно глянешь ему в злые глаза, и вся география из тебя мигом вылетает в тартарары где‑то у Баб‑эль‑Мандебского пролива. Растеряешься. Замолчишь.

Тут же сердитый басистый вопрос:

– Пачаму малчания в народэ? Кого хороным? – И сам себе манерно отвечал: – Пиатёрку хороным! У гроба осталас одна нэсчастни вдова госпожа Двойка… Садыс!

Обидно огребать двойку, когда знаешь урок.

Случалось, пустишь с горя росу.

А Влас этаким победителем и доложи:

– Москва слэзам нэ вэрыт! Я солидарни на Москва!

Полная противоположность директору был завуч Сергей Данилович Косаховский.

С первого курса пединститута он добровольцем ушёл на фронт. Больше он в институте не учился.

Весёлые веснушки смеялись у него на лице, на руках. Его все любили. Этот удивительный человек никогда не ставил двоек! Казалось, он просто не знал, как это делается.

Он горячо верил, что двойка не самая высокая планка знаний у любого ученика.

Есть человеку в какую сторону расти. К тройке. К четверке. Наконец, к пятёрке. А чтоб не отбить у человека охоту к росту, не надо его сейчас топтать двойками. Надо дать человеку возможность осмотреться, поверить в себя. Не выучив географию, ребята срывались с урока. Лучше пусть будет в журнале «н/б» (не был), чем верная двойка.

Здесь же убегать не надо.

Приходи на русский, на литературу. Никто тебе двойку не поставит. Приходи и спокойно сиди слушай. Только не мешай другим.

И дети постепенно втягивались, втягивались, и водоворот любви совсем затягивал маленького человечка в свои недра. Приходила минута, когда бывший неудачник подымал руку. Хочу отвечать!

Сперва я больше всего любил математику. А под влиянием Сергея Даниловича переметнулся в его «веру». Мне почему‑то было совестно идти к нему на урок, если я чего‑то толком не знал.

Русский и литература стали главными в моей жизни.

Уже в восьмом классе я стал писать в газеты.

Как бы в прощание с математикой я решил какую‑то математическую головоломку, что была в тбилисской газете «Молодой сталинец», и отправил ответ в редакцию.

Недели через три подхожу у себя на пятом районе к кучке парней. И шофёр Иван Шаблицкий, с кем я любил кататься на его грузовой машине, в плату за что я помогал ему грузить ящики с чаем и разгружать машину уже глухой ночью на чайной фабрике, – этот Иван вертит газету и, не заметив меня, читает всем:

– «Первыми правильные ответы прислали…» – и называет мою фамилию. – Братва, да этот чингисханёнок ещё поломится в писарьки! Вот увидите!

Этот человек подсказал мне мою судьбу.

Дома я внимательно стал изучать газету и вижу, что в газете очень много мелких заметок. И говорю я себе уважительно и ясно:

«Неужели я такой дурак, что не смогу написать в газету пять строк?»

Я оказался «дураком» вдвойне. Да ещё внасыпочку!

В газете моя первая заметка разлилась на одиннадцать строк!