Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

Образ бескрайней снежной равнины – та «даль страны», откуда звучат призывные рога метели, – связывает «Снежную маску» с заветными мыслями Блока о бегстве из тихого дома на вольный простор России, высказанными в статье «Безвременье». (Как всегда у Блока, творческая мысль его едина и неделима.) Немного погодя голос снежной вьюги отзовется (уже под новым, общественно-историческим знаком) в «Песне Судьбы», весь смысл которой в том, что она – о России…

«Снежная маска», все тридцать составляющих ее стихотворений, была написана буквально залпом – за десять дней, с 3 по 13 января 1907 года. В иные дни Блок писал по шесть стихотворений. В начале апреля «Снежная маска» вышла отдельной изящно оформленной книжкой малого формата, с фронтисписом работы Льва Бакста, на котором были изображены снежная ночь, темное небо в россыпи звезд и поэт, устремившийся за стройной женщиной в белой маске. Книжка открывалась посвящением:

Посвящаю
эти стихи
ТЕБЕ,
высокая женщина в черном
с глазами крылатыми
и влюбленными
в огни и мглу
моего снежного города.

Блок поднес Волоховой экземпляр, переплетенный в темно-синий бархат с бронзовой виньеткой в углу. Книжка не уцелела, и мы не знаем, какую дарственную надпись сделал на ней автор. Зато известна надпись на принадлежавшем Н.Н.В. экземпляре сборника «Земля в снегу» (1908), куда вошли «Снежная маска» и продолживший ее цикл «Фаина»: «Позвольте поднести Вам эту книгу – очень несовершенную, тяжелую и сомнительную для меня. Что в ней правда и что ложь, покажет только будущее. Я знаю только, что она не случайна, и то, что в ней не случайно, люблю».

5

Возникает вопрос: что было правдой и что ложью в отношениях Блока с Н.Н.В. – отношениях не простых и не легких. Они длились без малого два года, заполнили личную жизнь поэта, составили целую полосу в его творчестве, но в конечном счете доставили ему мало радости и счастья.

В стихах, обращенных к Н.Н.В., он назвал охватившую его страсть «нерадостной» и «мучительной».

И я провел безумный год
У шлейфа черного. За муки,
За дни терзаний и невзгод
Моих волос касались руки,
Смотрели темные глаза,
Дышала синяя гроза.

–

И, словно в бездну, в лоно ночи

Вступаем мы… Подъем наш крут…
И бред. И мрак. Сияют очи.
На плечи волосы текут
Волной свинца – чернее мрака…
О, ночь мучительного брака!..

Да! с нами ночь. И новой властью

Дневная ночь объемлет нас,
Чтобы мучительною страстью
День обессиленный погас…

Поэтика лирического дневника не находится, конечно, в прямой связи с душевным состоянием поэта, – соотношение того и другого – дело крайне сложное и прихотливое. Но нельзя не заметить, что героиню «Снежной маски» и «Фаины» всюду сопровождает один навязчиво-постоянный эпитет – темный. Все в этих страстных стихах темное: струи, мост, дали, комета, встречи, очи, вино, вьюга, рыцарь, завеса, маска, цепи, память, сердце, вуаль, шелк, ложа, жребий, взор, орбиты, рай, плащ, вечер, голос, раб, храм, гранит, поле, плечи… Все – «темное». Люди, наблюдавшие тогдашнего Блока, единодушно говорят о его какой-то особенной легкости, окрыленности, стремительности. С «уверенной полуулыбкой» он быстро входил, как бы рассекая воздух, – полы щегольского сюртука разлетались. От него веяло ветром и вдохновением. Больше таким легким он уже никогда не был.

И все же… Андрей Белый, например, прозорливо разглядел в этой метельной легкости глубоко затаенную душевную боль: «Веселье то – есть веселье трагедии; и – полета над бездной; я видел – грядущий надлом…»

История этой любви довольно темна (опять то же слово на языке?) и вряд ли когда-нибудь может быть прояснена. Письма Блока к Н.Н.В. пропали, ее письма он перед смертью уничтожил. Сама Н.Н.В. в написанных на закате дней коротких воспоминаниях более всего была озабочена опровержением сложившегося по стихам представления об их романе. Она тщилась внушить читателю, что никакого романа, собственно, и не было.

В этом все же позволено усомниться.

Воспоминания Н.Н.В. – шифр умолчания. Она рассказывает, что упрекала Блока за некоторые строчки его стихов, якобы не отвечавших истине, например о «поцелуях на запрокинутом лице». Блок будто бы, смущаясь и шутя, отвечал, что поэзии не противопоказаны преувеличения и кое-что в его стихах следует понимать sub speciae aeternitatis, что, мол, дословно означает: «под соусом вечности».