Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

Даже свадьбу Блока его экзальтированные поклонники пережили как некую священную мистерию. Сережа Соловьев вернулся из Шахматова в полной ажитации. «Соловьевство и тут присутствовало», – говорит Белый, добавляя, что Сережа после этой «эпохальной свадьбы» ждал «наступления нового теократического периода, мирового переворота». Это кажется невероятным, но Соловьев в самом деле убеждал себя и других, что с этой свадьбой «кончится все трудное и темное». Он писал Блоку: «В то время, когда ты венчался, я с поразительной ясностью увидел то „горчичное зерно“, которое покроет весь мир своими ветвями». В соответственном тоне он воспел свадьбу Блока в нескольких стихотворениях, в печать не отданных, но получивших известное распространение в московских кружках:

Ликуй, Исайя, ликуй!
Ликуй, пророк Иммануила!
Се – дева в таинство вступила.
Пророка, церковь, именуй…

–

Раскрылась Вечности страница.
Змея бессильно умерла.
И видел я, как голубица
Взвилась во сретенье орла…

«Сережа ликует – в сюртуке с цветами с нашей свадьбы», – сообщает Блок матери из Москвы.

Подобная суета переходила границу меры и такта. Недаром Брюсов иронически заметил, что из-за свадьбы Блока в Москве «подняли слишком много шума». Замечание Брюсова нужно оценить в контексте его полемики с соловьевцами относительно целей и задач поэзии. Брюсов отстаивал автономию поэзии, возражал против попыток сделать ее «служанкой» религии и мистики. Документом этой полемики служит стихотворение Брюсова «Младшим», написанное весной 1903 года, сразу после литературного дебюта Блока, и вошедшее в сборник «Urbi et Orbi» с эпиграфом: «Там жду я Прекрасной Дамы». Мотив «свадьбы» возник в этих стихах, конечно, не случайно:

Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.

А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.

За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду…
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.

Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны и голос мой тих.

Друзья Блока не преминули позлословить по этому поводу. «Брюсов не понимает шуток, – писал Блоку Сергей Соловьев. – Кажется, он обиделся, когда я заметил, что не ожидал, что Валерий Яковлевич во время твоей свадьбы в растрепанном виде прибежал в Тараканово, бесновался у дверей, прильнув на этот раз к болтам, и пропечатал обо всем этом в сборнике».

Назойливое вторжение зачастую совершенно посторонних людей в его личную жизнь раздражало Блока, вселяло в него ощущение неловкости. Вежливо, но настойчиво уклонялся он от непрошеного амикошонства, которым грешили иные из «аргонавтов».

Бесноватый и прилипчивый Эллис произвел на него впечатление отталкивающее, и он признавался Белому: «Нет, знаешь ли, Боря: Льва Львовича я выносить не могу!»

Впоследствии и Белый согласился, что в его кружке было немало репетиловщины, что «душевная мистерия» сплошь и рядом оборачивалась «сценой из „Балаганчика“», отчего Блок начинал «темнеть и каменеть».

Друзья чуть ли не насильно тащили его то к епископу Антонию, то в кружок молодых религиозных философов и анархиствующих экстремистов, а ему все это было вовсе не нужно и неприятно: «Между этими всеми людьми – что-то тягостное… Нет, мне не нравится это… Не то!»

Поздно осознав бестактность своего тогдашнего поведения в отношении Блока, Андрей Белый к месту припомнил те трудновыносимые формы «дружбы», которые в свое время сложились в бакунинско-станкевичевском кружке: «Мы с С.М.Соловьевым были теми „Мишелями“, которые в многостраничных письмах по всем правилам гегелевской философии анализировали интимные отношения Станкевича к одной из сестер Бакунина… И был прав, может быть, Александр Александрович, выставив впоследствии непрошеных теоретиков воплощения сверхличного в личной жизни – в виде дурацких „мистиков“ своего „Балаганчика“».