Гамбит маккабрея

— ? — учтиво осведомился я.

— Это значит, — учтиво пояснила комендантша, — что с 10 ¹⁰ часов вы — Законная Добыча. Такова традиция для всех наших новых студентов вне зависимости от их возраста, пола или веса. Позвольте сформулировать иначе: с упомянутого часа на Ч. Маккабрея открывается охота. Ваши соученики будут прилагать любые разумные усилия, чтобы серьезно вас не изувечить, ибо все это делается в шутку, понимаете? Некоторые ваши предшественники пережили День Законной Добычи, утратив всего лишь зуб-другой.

Она всмотрелась в масло, таявшее на ее тосте, и подавила вздох, должно быть, сожаления о тех счастливых днях, когда ни единый ломтик масла не осмеливался впитаться в кусок тоста без письменного приказа, заверенного ею лично.

— Удачи, Маккабрей, — сказала она, тем самым закончив разговор.

Ни один остроумный ответ не вспрыгнул мне на уста.

То был плохой день; паршивый то был день. (Подобный сжатой версии ненавистного первого семестра в четвероразрядной частной мужской школе, когда вас травят и третируют, а вы не можете запереться в уборной и поплакать, потому что замков на уборных нет, и вы все часы индивидуальных занятий тратите на писание неистовых, залитых слезами писем родителям, умоляя забрать вас отсюда, хотя знаете, что они лишь игриво ответят вам что-нибудь про «закалку характера» и так далее.) Если я скажу, что два наиприятнейших часа того первого дня в Колледже Террора Блямкли-Лог были проведены в высокой развилине дугласовой пихты или какого-то иного презренного вечнозеленого под обстрелом графитовых пуль, мне кажется, иных слов не потребуется.

Я не потерял ни единого зуба, но фонарь под глазом, который я гордо внес в столовую на ужин, возбудил безвкусное сквернословие. Его я презрел, ибо ужин, по обыкновению, был превосходен: казалось, он залечивает все раны. «Наваран д'ано»[72] мне пытались испортить сообщением, что сегодня моя очередь мыть посуду, но тут уж я стоял насмерть. Есть вещи, которых белый человек просто не делает. Воплями взывать к вооруженным лесбиянкам о милосердии с середины дугласовой пихты или иного вечнозеленого — да. Мыть за ними посуду — отнюдь.

За ужином почетное место одесную комендантши пустовало; новый гость — или жертва — явно пока не вступил на борт. Я был рад, что сам не сижу там и не мне приходится перебрасываться с мадам вежливыми замечаниями, равно как и отводить взор от мерзостных и коварных персей Китти. На моем новом месте ближе к середине стола меня окружали с одного фланга — забавный ученый американец, сообщивший мне, что я могу, видимо, считать его чем-то вроде синолога, с другого — вполне сексапильнейшей юной девой на всей территории. Она очаровательно хихикала и щеголяла полной блузкой восхитительнейших грудей, какие только можно себе вообразить. Дева пообещала взять на себя мытье посуды, а после призналась, что днем я попал в нее графитовой пулей, отчего у нее вспухла ушшассная шишка, только показать ее мне сейчас она не может, потому что на ней сидит.

Едва затычка звякнула в горлышке графина с бренди, я откланялся под предлогом усталости — что было нисколько не преувеличением, а святой правдой, — и потрюхал к себе в спальню. Следующему утру должно было посвящаться Теории, а это значило, что мне следует освоить методическую брошюру или две, прежде чем сложить ручки и покойно засопеть. Но для начала я освоил изобильный глоток из одной полубутыли, а после выудил из кипы брошюру, посвященную «Расовой Имитации», и взял ее с собою в постель. Раздел, озаглавленный «Сомато-этнические ценности среды», выглядел как раз подходящим для побуждения к здоровому сну, однако я оказался не прав — в одиннадцатый раз задень. Выяснилось, что «Сомато-этнические ценности среды» повествуют о вещах завораживающих; я поневоле зачитался. Судя по всему, эти самые СЭЦы — как раз то самое, что этологи называют «умвельтом»,[73] областью тревожности, окружающей участников животного творения — таких, как человеческие существа. Похоже, все мы рождаемся с расовым ощущением личной территории вокруг наших тел (либо приобретаем его), а за пределами этой внутренней периферии «приватности» залегает внешняя сфера «дружелюбия», куда можно проникнуть по соизволению владельца или взаимному согласию. Так, например, если вы проводите собеседование с тем, кого желаете унизить, никак не высказываясь при этом, вы сажаете его на таком расстоянии от себя, чтобы человек смутно ощущал себя не в своей тарелке и вынужденно говорил чуть громче, нежели ему хочется, — и вы таким образом получаете возможность угрожающе возвышать голос. Большинство промышленных магнатов выучивают этот финт, еще ходя пешком под стол управляющих директоров, — и этот же прием был не самым захудалым из тайных орудий Гитлера. С другой стороны, позвольте малому зайти за ваш стол и усадите его в двух футах от себя — и он ощутит себя допущенным во внутренний круг аромата вашего зубного эликсира.