Гамбит Маккабрея

«Ну в самом деле», — подумалось мне. То есть люди обычно не дослуживаются до звания ДИ или даже ДС, если по небрежению оставляют работающие телефоны в камерах Международных Похитителей Шедевров. Я всерьез занялся решением проблемы, как выжать еще немного подливы из этой ситуации. В конце концов, я решил замутить колодцы методик допроса, позвонив Валлийцу Питу — личности, частенько работающей на меня. Следует объяснить, что все эти люди, которых нанимают торговцы искусством, — «подкладочники», реставраторы, резчики паспарту, изготовители рам и т. д., — прирожденные лжецы и воры: они наблюдают, как их хозяева иногда отходят от истины, и вскоре начинают полагать, будто лицемерие и казнокрадство — единственное, что требуется для сколачивания состояния на ниве изящных искусств. О, как же они ошибаются… Пит, кроме того, — валлиец и рьяный прихожанин, а это дает ему в игре неимоверную фору. Я набрал номер.

— Алло, Пит, — сказал я. — Ты же знаешь, кто это, не так ли?

— А вы, ебена мать, знаете, который час ночи сейчас? — прорычал в ответ он.

— Послушай, Пит, давай отложим светские условности; речь о деле. Помнишь тот большой заказ…

— А, — без колебаний солгал он.

— Скинь его, — сказал я. — Забудь о нем. Ты никогда его не видел. Верно?

— Верно, — ответил он.

Случайный слушатель — а я знал, что их у нас несколько, — поверил бы, что Питу известно, о чем я говорю. Они бы сильно ошиблись. Я повесил трубку.

Я прикидывал, что этот короткий разговор обеспечит мне, по меньшей мере, еще двадцать четыре часа в безопасности сей на совесть выстроенной кичи. Для улучшения пищеварения мне требовался хороший сон; и я уснул, грезя о рыбных котлетах назавтра.

20 Маккабрея, доведенного до помешательства грезами о рыбных котлетах и повергнутого в ужас мыслями о свободе, привлекают к суду за неуважение к суду — среди прочего

На нас нашло безумье за грехи!

«Святой Грааль»[149]

АДВОКАТ МОЙ РАЗБУДИЛ МЕНЯ извещением, что никто, в конце концов, не возжелал устраивать мне ночных допросов и не угодно ли мне чего-нибудь еще. Полупроснувшись, я дерзко сказал ему, что больше всего на свете мне угодно провести в этой самой камере — иначе «мориле» — как можно больше времени, ибо капризный перст судьбы уже нащупывает мое седалище и мне каким-то образом — пока меня отсюда не выпустили — насущно выяснить, кто на чьей стороне, при том, что единственная определенность — в том, что на моей нет никого. Когда я сказал, что сказал это дерзко, я имел в виду, что, будь я полностью в себе, я бы сообразил, что в помещении этом больше «клопов», чем в бичарне для матросов торгового флота. Адвокат значительно посемафорил мне бровями — похоже, только юристы в наши дни способны отращивать настоящие брови: даже управляющие банками, судя по всему, утратили это искусство, — и я заткнулся. Он сказал, что утром будет в суде, и с грустью — однако размашисто подмигнув — предупредил, что я должен готовиться к тому, что просижу под стражей еще очень и очень много недель. После чего пожелал мне спокойной ночи, а я переоблачился в пижаму и в одно мгновение ока уже спал сном неправедника, который так же лишен сновидений, как и сон праведника, если у спящего неправедника на тумбочке у изголовья размещается литр «Красного Гребня».

Пробудило меня прибытие еще одной огромной кружки оранжевого чая и тарелки яичницы с беконом. Рассвет рукою левой уж провел по небесам.[150] Я. и Б. не вызвали бы улыбки на лице Эгона Ронэя,[151] но я налег на дюжие вилку и нож, зная, что нужно поддерживать в себе силы. Из головы, естественно, у меня не шло путешествие в магистратский суд: маршрут в означенное место был, несомненно, усеян китайскими снайперами «фэзан ля ё».[152]

Как выяснилось, страхи были беспочвенны, ибо в этом делюксовом околотке имелся свой магистрат и мировой мини-суд. Уютная собралась там компания: плохо выбритый Маккабрей — одна штука — в сопровождении одного доброго вертухая, мировой судья (один) со всеми внешними признаками невыспавшегося мирового судьи, один адвокат, глядевший на меня невыразительно, что призвано было означать «держи рот на замке и во всем положись на меня», один изможденный детектив-инспектор Джаггард, пялившийся в свою записную книжку так, будто она ему наговорила грубостей, один пресытившийся жизнью ярыжка и — к моему вящему смятению — одна Иоанна, вполне сногсшибательная в костюме и шляпе цвета желтой примулы.